Унылая улица Жана Гужона покорно ложилась ему под ноги. На площади Франциска I издали была видна медная, хорошо начищенная и сверкающая на солнце табличка: «Контора Эглетьера». Филипп бегом поднялся по лестнице, покрытой темно-синей ковровой дорожкой, толкнул дверь и остановился в удивлении: в приемной напротив мадемуазель Бигарро, в чьи обязанности входило фильтровать посетителей, сидел, ожидая его, Жан-Марк.

— Ты что здесь делаешь, дружок? — спросил Филипп, взяв сына за локоть.

Он всегда радовался, если Жан-Марк заглядывал в контору. Во-первых, оттого, что мог показать сына сотрудникам. И во-вторых, показаться сыну на директорском посту.

— Я шел мимо, — ответил Жан-Марк. — Если у тебя есть свободная минута…

— Ну конечно! Заходи! Мадемуазель, пусть нас никто не беспокоит! Разумеется, если позвонит Уссон…

— А как с почтой? — спросила мадемуазель Бигарро.

— Давайте ее сюда.

Он повел Жан-Марка в свой кабинет, сел за большой рабочий стол, на котором не было никаких бумаг (таков был его принцип: ни документов, ни папок перед глазами), и положил подбородок на скрещенные пальцы. Справа от Филиппа был телефон, слева щиток с кнопками звонков. Бежевые обои, темно-коричневая дорожка, на стене абстрактная картина, подаренная одним не совсем нормальным клиентом. Мадемуазель Бигарро принесла бумаги на подпись и почтительно удалилась, незаметная как тень. Филипп открыл папку, бросил взгляд на первое письмо, подписал его и спросил, не поднимая глаз:

— Ну, что нового?

— Вот что, папа, — сказал Жан-Марк. — Мне бы хотелось переехать… словом, жить одному…

Филипп откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на сына. В делах он взял себе за правило никогда не показывать своего удивления. Впрочем, он и не был удивлен. Желание Жан-Марка казалось ему вполне естественным: едва у юношей начинаются романы, им не терпится отделиться от семьи. Но эта перемена в жизни не должна вредить занятиям.

— Все это очень мило, — сказал Филипп, — но где?

— Один из моих сокурсников возвращается к родителям в провинцию, и я могу занять его комнату на улице Ассас.

— Комната приличная?

— Вполне!

— Водопровод, отопление?

— Есть…

Филипп позволил себе просмотреть и подписать еще два письма и неторопливо продолжал:

— В свое время я был такой же, как ты, старик! В двадцать лет я тоже захотел жить отдельно, и у моих родителей хватило благоразумия не препятствовать мне. Так что и я не буду вставлять тебе палки в колеса. Однако я прекрасно понимаю, что ты собираешься жить один вовсе не для того, чтобы зубрить юриспруденцию! Ты по-прежнему влюблен в эту девушку?

У Жан-Марка округлились глаза.

— В какую?

— Не помню, как ее зовут… Ну, та девушка из хорошей семьи.

— Ты о Валерии де Шарнере? Ну что ты!

— Тогда слава Богу! Потому что, если бы ты привел к себе эту девицу, ты бы от нее не отвязался. Во всяком случае, такой она выглядела в твоих рассказах, вообще берегись назойливых девственниц, этих бескорыстных подружек: они так охотно предлагают помочь по хозяйству, убрать постель, а потом их оттуда не вытащишь! Меняй их почаще! Перемена залог безопасности!..

Филипп засмеялся, взглянул сыну в лицо и не увидел на нем ответной игривой улыбки, наверное, Жан-Марк от любви впадает в меланхолию, как иные от вина. Среди современной молодежи эта вялая тоска в отношениях с женщинами стала обычной. Философия отчаяния, бесполое панибратство между юношами и девушками, танцы без прикосновений, лишенная изящества мода — все это, полагал Филипп, стирает разницу между полами и убивает желание. Филиппу захотелось встряхнуть этого юнца, только вступающего в жизнь и уже во всем разочарованного.

— Есть у тебя сейчас роман?

— Нет, — ответил Жан-Марк.

В его голосе звучали стыд и раздражение, взгляд ускользал от взгляда отца. Вцепившись пальцами в колени, он словно удерживал себя на месте.

— Ладно, — рассмеялся Филипп. — Не буду нескромным. Когда ты намерен переехать?

— В начале следующего месяца.

— А Король ты предупредил?

Жан-Марк бросил на отца пристальный взгляд.

— Еще нет. А зачем?

— Ради приличия, дружок. Твой отъезд ее огорчит, я уверен. Она очень любит тебя. Женщины вообще не всегда понимают такие вещи. Что же касается питания…

— Я буду ходить в студенческую столовую, — быстро сказал Жан-Марк.

— И глотать на ходу всякую дрянь? Нет, ты будешь обедать дома, если только тебе это не противно.

— Нисколько, но…

— Так что мы все-таки будем видеться.

— Да, конечно…

— Аньес сможет приходить к тебе убирать два-три раза в неделю…

— Ну нет! — воскликнул Жан-Марк. — Если я переезжаю, то для того, чтобы быть по-настоящему независимым!..

Возмущение сына понравилось Филиппу. На его месте он ответил бы то же самое. Горделивая усмешка тронула его губы.

— Остается один вопрос, — сказал он. — Сколько тебе придется платить за эту комнату?

— Сущие гроши.

— Ну а все-таки?..

— Я устроюсь! Буду давать уроки…

— Я не хочу, чтобы это шло в ущерб твоим занятиям. Я все равно собирался давать тебе на расходы больше прежнего.

Жан-Марк ссутулился. Щедрость отца доконала его. Итак, даже собственную свободу он вовсе не завоевал, а получил словно в подарок.

Филипп подписал все письма, позвонил секретарше, отдал ей папку и, повернувшись к сыну, спросил:

— А как там насчет мебели?

— Самое необходимое есть.

— У нас на чердаке найдется все, что нужно. Ты сам выберешь. А Кароль с удовольствием возьмется обставить твою комнату!

— Не стоит, папа.

— Ты не хочешь, чтобы она тебе помогла?

— Нет.

— У нее прекрасный вкус.

— Знаю… Но… не надо… Уверяю тебя… Мне хотелось бы самому… самому все сделать, понимаешь?

— Хорошо, — сказал Филипп. — Но надеюсь, ты пригласишь нас на новоселье?

Жан-Марк вымученно улыбнулся. От напряжения у него даже кожа на лице заболела. Еще немного, и он не выдержит.

— Ну конечно!

Зазвонил телефон. Филипп снял трубку, и сразу его взгляд, весь его вид приобрели значительность. Прижав трубку к уху, он продолжал глядеть на сына; пока слушал, хмурил брови, отвечал. Собеседник Филиппа, господин Уссон, судя по всему, не соглашался с его доводами. Но мало-помалу вкрадчивые интонации Филиппа становились все более настойчивыми и уверенными, фразы все длиннее, и господин Уссон уже не прерывал отца. «Отец его охмурит», — подумал Жан-Марк. В эту минуту вошел господин Виссо, извинился и попятился было к дверям, но Филипп знаком велел ему остаться, черкнул несколько слов в блокноте и протянул листок, не прерывая беседы с клиентом. Господин Виссо тотчас вызвал господина Зюрелли. И этому Филипп тоже отдал какие-то распоряжения сначала на бумаге, а потом вполголоса, прикрыв трубку рукой. Прежде Жан-Марк пришел бы в восхищение от властной непринужденности отца, но сейчас он терзался, словно все это было для него упреком в слабости. Не давала покоя мысль, что во всех затруднениях ему помогает человек, которому он так мучительно завидует. Отец подавлял его своим авторитетом, возрастом, даже присутствием. Тон Филиппа между тем делался все более уверенным. Состязание подходило к концу.