А утром, проснувшись, Лора обнаруживала под дверью неподъемный букет огромных садовых ромашек. И она была счастлива! Господи, как же она была счастлива!

Жизнь ее, превратившаяся в бурлящий, готовый каждый миг взорваться действующий вулкан, была беспокойна, тревожна, неожиданна каждую минуту и все же – прекрасна!

У нее постоянно горели щеки и, казалось, поднималась температура. А может, и вправду поднималась? Разве у нее было время поставить под мышку градусник?

Шура, внимательно наблюдая за ней, тяжело вздыхала:

– Сгоришь! Как пить дать – сгоришь. Не опалишься, а именно – дотла. А потом… Потом пепел не соберешь – сил не будет.

Лора смеялась и отмахивалась:

– Да черт с ним, что будет потом! Ты что, не понимаешь?

Шура молча качала головой. Про то, что у Володьки есть жена, Лора не вспоминала – будто той не было и вовсе. По крайней мере, он ни разу не дал ей понять, что он несвободен, связан обязательствами или…

Хотя однажды обмолвился:

– Везу своих на юг.

Она вздрогнула: «своих», и тихо спросила:

– А я тебе кто? Своя? Или чужая?

Володька, на минуту став серьезным, без обычных шуток и прибауток, твердо сказал:

– Ты – это всё. И другого определения этому нет.

И Лора моментально успокоилась.

Катька росла девочкой спокойной, послушной и очень смешной – коверкала слова, чем умиляла деда с бабкой. Например, шапка у нее была «меховатая», дверь – «железянная». Еще она говорила «тевелизор», «тровог» – вместо «творог», ну и так далее.

Внешне Лорина дочь тоже была смешной и даже карикатурной – курносая, веснушчатая и по-прежнему огненно-рыжая. При виде матери она сильно смущалась и зажималась. Обращалась к ней все-таки на «ты». «Спасибо, что не на «вы», – усмехалась Лора. Приезжала она на дачу не часто, и, честно говоря, хотелось поскорее оттуда сбежать. От отцовского – такого явного – презрения, от хлопочущей, вечно озабоченной, тревожной и очень постаревшей матери, смотрящей на нее скорбными глазами, в которых плескались тоска, осуждение и еще – жалость.

Однажды, глядя в окно, где на участке в песочнице, сбитой Козликом, копошилась Катька, тихо сказала:

– И что ты все ищешь? Чего ковыряешься? Давно пора взяться за ум и… – Мать не успела договорить.

– И? – перебила дочь.

Янина Васильевна тяжело вздохнула:

– И устроить свою жизнь, Лора. Не девочка уже, дочь подрастает.

– Мам! – рассмеялась она. – Ну ты даешь! Что-то я не заметила очереди под дверью! Может, здесь, на даче, за калиткой, пишут на руке номерки? Так ты скажи, по каким дням! Я подъеду!

– Дура ты, Лорка! Все остришь! Путаешься с женатым мужиком и на что-то надеешься. А ведь сама понимаешь, что ничего – ничего! – там не выгорит. Так и профукаешь свою жизнь. А красота твоя… К сорока в зеркало взглянешь и отпрыгнешь. Потому что от тоски и одиночества посереешь. Потому что баба без семьи, как…

– Ну не всем же везет как тебе, например. Такого мужа отхватила. Повезло. А я вот, мам, не из везучих, видимо.

– «Отхватила»! – мать усмехнулась. – Отхватила, потому что мозгами не хромала. Потому что понимала – хоть и хороша, а уйдет все это, как дым в небо. А мужик должен быть рядом устойчивый. Надежный. Чтобы уважать его было за что. Думаешь, я в отца твоего сразу влюбилась? С первой минуты голову потеряла? Нет, моя милая! Уж ты мне поверь! Длинный, худой, косолапый. Брюки короткие. Не нравился он мне – ну, как мужчина не нравился. Это потом я его полюбила – немало лет прошло. Полюбила и оценила. Впрочем, нет, оценила я его сразу. С первой минуты поняла. И еще поняла, что жизнь моя с ним будет другой. Не такой, как с Владиком Полушкиным из соседнего барака. – Мать задумалась и замолчала. – А Владик этот мне очень нравился… Красавец такой синеглазый… на гитаре играл… Потом от своих узнала – все правильно, все как положено. Спился Владик к сорока годам. Спился и облик человеческий потерял. И вскоре умер – замерз в сугробе. Значит, правильно я все тогда сделала. Отстрадала по Владику синеглазому пару лет и…

– И? – снова спросила дочь.

– И зажила счастливой женщиной. Вот тебе и «и».

Долго молчали. Лора курила и разглядывала цветы на клеенке.

– Выходи за Козлика, – вдруг тихо сказала Янина Васильевна. – Выходи! Не пожалеешь! Он же талант великий! С таким будущим! И к Катюхе как к родной! Ведь вырастил ее вместе с нами! И тебя, дуру безмозглую, столько лет любит…

– Мам! Ты это серьезно? – прошептала Лора. – Нет, ты мне ответь – ты все это говоришь на полном серьезе? В уме и твердой памяти? За Козлика? Замуж? Потому что любит и потому что к Катьке? За него? Надеть свадебное платье, заказать ужин в ресторане, целоваться под крики «горько» и вечером лечь с ним в постель? Готовить ему завтрак и ждать с работы? Гладить ему рубашки, ужинать, смотреть телевизор и ночью снова – в постель? Мам! Ты это все серьезно или ты пошутила?

Мать подняла на нее глаза:

– Пошутила, Лора. Разумеется, пошутила. Смешно, правда?

Дочь кивнула:

– Смешно.

– Ну и посмейся, милая! Похохочи. Надо мной посмейся. Над Козликом. – Мать встала и пошла прочь из комнаты. У двери обернулась: – А вот над собой – поплачь. – И уже из коридора добавила: – Если ума хватит.

– Старая дура, – прошептала вслед матери Лора и почему-то расплакалась.

Первый серьезный разговор с Володькой произошел примерно через три года – когда Лора обнаружила свою беременность.

Он выслушал ее спокойно, не перебивая, потом подошел к окну, просвистел «чижика-пыжика» и обернулся:

– Рожай, Лорка! Хочешь – рожай! Запретить этого я тебе не могу. Твоя жизнь. Девок своих не брошу – они без меня не справятся. А тебе – помогу. Чем смогу, разумеется. – И он широко улыбнулся.

– Ясно, – отозвалась Лора. – Я подумаю. Хорошо, что уточнил про «мою» жизнь. Вопросов нет.

– А разве они были? – удивился Володька.

– Уйди, пожалуйста! – попросила она.

Он кивнул:

– Примешь решение – звони. – И уточнил: – Сама.

Решение Лора приняла и через неделю поехала в больницу.

Позвонила Володьке через пару дней. Он приехал, все понял и выгрузил из портфеля апельсины и яблочный сок.

– Остаться на ночь? – спросил он.

Она мотнула головой:

– Иди, чтобы без тебя не пропали.

Он вздохнул, развел руками и вышел в прихожую.

Надо было перебираться в Москву – Катьке предстояло идти в первый класс. Понимая, что вместе не уживутся, профессор Князев купил дочери кооперативную квартиру. Маленькую, в свежей панельке у черта на рогах – в новом районе с громким названием Теплый Стан.