блудила! Голозадый перестройщик! Отрапортовал и сыт? Больше ничего не хочешь?

— Мы, дорогуша, жизнь понимаем так: нам что прикажут, то и запросим. И дыши ровно. Никаких пронблем! Наши свёрточки все с нами!

— Весь и свет в окошке, что комариные привилегийки! — кольнул Колотилкин.

— Я бы не советовал шутки шутить, — ощетинился Дыроколов. — Привилегии — завет Ильича. Первого Ильича! И мы не можем вот так легко кидаться великими заветами!

Колотилкин не стал возражать. Да и что он мог возразить? По накатанной за семьдесят лет дорожке лжи сейчас спокойней шлось прирученным к подачкам жертвам. За что пресмыкаются? За что? За вольный кусок отравы колбасы? За пачку индийского чая? За звёздочку? Ещё за какой вздор, вознесённый в запредел?

— Ну а всё же? — настаивал Колотилкин. — Предложат выйти. А ты?

Дыроколов ловил в секретарёвых наскоках подвох.

А вдруг проверочка на больших дорожках?

— За что предложат? За мундир, забытый на сене в сарае? — с опасливым хохотком прямо отважился спросить Дыроколов.

— За мундир не предлагают. За мундир выгоняют.

— Ну я же не какой-нибудь там рядовой уткин муж? Друзья с розовых лет… А?

— Лады. Затихни про мундир… Ну, предложили. А ты?

— А я говорю: нет. Партия чувствительней зашатается. Не дадим упасть. Если что, Язь[82] подсобит. Мы-то всегда, — Дыроколов заученно кинул руку к уху, прищёлкнул каблуками, — прислужить готовы партии. Только вот партия родная, — он жалостно остановил глаза на секретаре, — не торопилась бы за пустую сеновальную оказию вздёрнуть на цугундер…

Дыроколов говорить говорил, но не заговаривался.

А потому замолчал, думая:

«Какие мы с тобой ни дружбанчики, но откровенности наотмашь не жди. Держи, Дыроколушка, ушки топориком! Ещё не хватало расхабарить перед тобой душу?.. Неужели я ляпну про то, что бабулька Капээсэсова рано или поздно свалится? Как все отцарствовавшие свой земной срок бабуленции. Куда она денется? Сва-алится… Конечно, не сразу. Властёху своей волей никто не отдаст. Пока у дураков будет идти торжище, я спокойненько дожую свои деньки…»

И вслух:

— На мой век демократии… — Дыроколов провёл ребром ладони под челюстью. — Уж кому, кому, а верхунчикам хватит… Драчка, чики-брики, бу-удет. Но у макака… пардон, у макашистов порох всегда сухой!

Колотилкин грустно покивал.

Дыроколов намекал про случай на первом партсъезде России.

Тогда вдруг вскочил некто Ребров, весь в пене и в панике. И завопил:

— Товарищи! Пока вы тут занимаетесь процедурными глупостями, за дверью, закрытой на замок, в соседнем зале мамонты[83] задушат нашу компартию! Закладывают таки-ие мины под партию! Принимают тако-ой законище о власти! И там есть пункт: закрыть парткомы на предприятиях! В армии! В милиции! В КГБ!

Переполох.

Аврал.

В соседнем зале на первом съезде депутатов России варится такое безобразие! В Кремле в самом!

Один кричит:

— Отозвать депутатов-коммунистов! Обязать их!..

Второй:

— Кто защитит партию, как не генсек Горбачёв? Что там эти черепа напринимают?! Послать туда делегацию с нашей резолюцией во главе с товарищем Горбачёвым!

— Послать, — уточняет третий, — Михаила Сергеевича вместе с генерал-полковником Макашовым. Генерал-полковник Макашов командует целым Приволжско-Уральским военным округом! А тут, понимаете… Развели чайники отъявленный неуставняк!

Конечно, генерал-марш скоренько выстроит в шеренгу всех депутатов и: ать-два! ать-два из кремлёвского зала на губу! Будете знать у меня, духи, как дурить!

Четвёртый расстроенно:

— Бессмысленность посылать Горбачёва…

Начался одесский Привоз.[84]

Посылать? Не посылать? Кого именно посылать?

Наконец выщелкнулся один умный. И сказал:

— Вы компрометируете себя. Пункт ещё не принят. А вы собираетесь бежать давить на депутатов. Вы только навредите. Они ж назло вам и примут тут же это висячее предложение!

Ничего ещё не сделано, а генсек с генералом уже начеку.

Ощетинились штыками.

Кто там посягает на власть партии? А ну подать сюда!

Не найдись один умный, побежали б душить ещё не вставшую на ноги власть?

Благо, бежать недалече. Всего-то за дверь под замком.

«Да-а… Печальная штука демократия наша», — подумал Колотилкин и спросил:

— А что бы ты, макашист, сказал, заговори я о выходе?

— Я бы сказал, — с нарочитым отецким певучим укором отвечал военком Дыроколов, — не все у тебя, персик, дома. Разбежались по гостям. И ещё бы я просто сказал: перезрел персик. Перегрелся на московском солнцепёке. Время жар сымет… Ну, чего рыпаться? Кого удивишь? Сейчас вся страна занята разоблачительством. Поветрие чумовое. Ну и что? Повякают, повякают… На ту же жопку и сядут. Старушка Капээсэскина и её подружка древняя Софья Васильевна[85] ещё покажут, где раки зимуют. А на что тебе это внеплановое удовольствие? Глупо. Время от времени какая-то манка нам с тобой сыплется с небес. Как савраска в стойле у яслей жуй ровно и не колыхайся. Сидишь же, хер моржовый, фун-да-мен-таль-но! На красоту! Показательный район. Ни один коммунистик не рванул из партии. И неужели сам первый навяливается выйти первым? Для примера другим? Ни один же дрын-бруевич[86] пока не вышел!

— Это от страха… А в душе многие уже расплевались с твоей старушнёй. Ещё этот путляный Полозков… Неподъёмный крест на шее партии. Кто бессмысленней носит вывеску? Мало, что этот антиалкоголец выкосил кубанские виноградники… Смахнёт под корень теперь и всю компартию в России… Как мне с Полозковым в одной упряжке?.. Рыба гниёт с головы… Сгнила… Не могу я больше… Эта повседневная ложь… Никакого проблеска… Нет больше моего терпения… С чем идти к людям? Что говорить? О светлом будущем впересмешку с фиговой перестройкой болтать? Мне одна в Чернавке показала голую задницу с печку, шлёпнула по ней и говорит: ты, сейклетарь, соперва подмоги мне купить по талонам трусеи, а ужа потома душесладко потолкуем про твой дохлый коммунизьмий… Что я ей мог ответить, если она сама всё знает про ненаглядную коммунистическую перспективу? С ней же родилась, с ней и помрёт… Как в глаза ему, — кинул руку в сторону боковой двери, — смотреть?

— А какие ещё смотрины? Как вчера. Так и завтра.

— Шали-ишь! После Красной… В очередь я в московском стал магазине партийной попкой, а выскочил академиком. Все университеты за час прошёл. Всё услышал, чем живёт народ. Всё, увидел, чего мы достигли!

— А чем тебе не угодили наши достижения? Вон сам Примаков[87] так прямо и доложил по всей форме: «СССР одержал огромные достижения». А ты как посмел засомневаться?

— Ничуть! Что огромные, то огромные. Ну прямо-таки невиданные наши достижения! — Колотилкин напряжённо огляделся из-под ладошки по стенам, вывалился по пояс в окно, ищуще попялился влево, вправо. — Где они? Где? Похоже, остались в Москве на пустых магазинных полках все наши