– Что?

– Что Татьяна – это как золотая нить в старинном гобелене. Придает ткани прочность, долговечность, красоту и надежность.

– Она простила меня, как ты думаешь?

– Неважно. Важно, что она поняла все про вас с Татьяной.

Я улыбнулся. Мой родной Питер неожиданно пришел мне на помощь. Там жили люди, которые помнили меня, думали обо мне, и, что бы мне ни казалось, каждый из них по-своему меня любил.

Мне было хорошо разговаривать с Егором. Он оказался рядом со мной вовремя, и я до сих пор не знаю, действительно ли у него были дела в Москве или он, повстречав моих родителей, поспешил выручать меня из «беды». Собственно, это было неважно. Главное, встреча с ним подтолкнула меня к тем решениям, которые мною все равно были бы приняты, но только случилось бы это значительно позднее.

– Когда вернешься? – Егор хлопнул меня по плечу.

– Не знаю. Может быть, не очень скоро. Здесь столько дел сейчас у меня будет.

Друг поднял темную бровь, от чего лицо превратилось в сардоническую маску.

– Каких? Каких дел?

– Разных, – рассмеялся я, – тебе только скажи, весь Питер завтра будет знать.

Егор не ожидал от меня этой фразы и попытался обидеться.

– Треплом не был никогда.

– Брось, я пошутил. Я не хочу возвращаться в Питер. Во всяком случае, пока. Мне здесь действительно много чего надо сделать.

– Пока. – Егор скрылся в вагоне.

Домой я возвращался долгим круговым путем. Я не спешил, ехал по вечернему городу и мысленно планировал завтрашнюю жизнь. Она должна была быть совсем иной. В ней будет моя настоящая работа, театр, в ней будет тяжелый труд, будет успех – он должен быть! И в ней обязательно должна быть женщина, которая старше меня, с которой меня связывала половина моей жизни, которая была неотделима от всей моей семьи. Но сейчас важным было только то, что эту женщину я любил. Я знал наперед все, что нас ждет, был готов ко всему, с чем могут столкнуться такие разные и такие близкие люди, как мы, и меня это знание не пугало.

Через две недели я стоял по стойке «смирно» в большом кабинете, обставленном мебелью из карельской березы. Директор театра изображал негодование и пренебрежение одновременно:

– Ну, ну, явился? Нервы вылечил?! Или, что? Ты забыл, что у нас классический театр?! Что у нас – балет, опера?! Что мы экспериментируем с формой, но придерживаемся заповедей классического искусства?! У нас – не попса и прочее, что можно определить этими странными квакающими звуками! У нас – искусство! Ты сколько отсутствовал? Год? Ах, почти год! Почти год? И как ты думаешь, я сейчас тебя возьму в труппу и буду вводить в спектакли?

– Нервы, личные обстоятельства… Ну так случилось… Вы же знаете!

– Милый мой, «так случилось» говорят пятнадцатилетние девочки у гинеколога. А взрослые люди не должны так выражаться. Это, понимаете ли, неприлично!

– Вы правы. – Я готов был согласиться со всем, что услышу в этом кабинете. Или почти со всем. Я готов был к взбучке, к маленькой мести за ту свою выходку и уход из театра.

– Еще как прав, только от этого не легче. Ни тебе ни мне. Но я предпочитаю думать о себе. Почему мне должно быть дело до твоих выкрутасов? Ты хоть помнишь, как уходил из театра?! Как подвел всех. Как капризничал, а между тем тебя приглашал уважаемый человек! Его знают во всех театрах Европы. Ну и что, что его спектакль… Нет, провала не было, но, надо полагать, слишком уж рискованная трактовка классики. Не привыкли, не приучены, у нас другая ментальность…

– Вот именно, ментальность… – Это вырвалось у меня нечаянно.

– Что?!

– Ничего. Это я про себя..

– Я уж думал, ты дразнишь меня. – Директор встал из-за стола и принялся ходить по кабинету. Шаги его были неслышны.

– Нет, что вы!

– Ну ладно. Пиши заявление. Только, умоляю, никаких больше сюрпризов. Никаких побегов. – Директор постоял у окна. – Что ты наделал! Репертуар под тебя создавали! Партнерши – на любой вкус! Деньги платили хорошие, гастроли! Что тебя понесло?!

– Я же объяснял, так случилось!

– О господи! В последний раз… Все, зайди в отдел кадров, оформите все, ну, сами знаете…

– Спасибо! Но я хотел бы еще кое-что сказать…

– Что еще?

– Я хочу танцевать в ближайшем премьерном спектакле. Вы знаете, что я имею в виду.

– Я отлично знаю, что ты имеешь в виду! Еще я знаю, что с головой у тебя точно не все нормально. Может, еще немного отдохнешь?!

Мне показалось, что директор даже подпрыгнул от возмущения.

– Господи, да это же дурдом! В прошлом разговоре ты утверждал, что тот спектакль ты не должен танцевать! Сейчас – этот должен и сможешь! Ты знаешь, сколько времени до премьеры?

– Знаю – времени мало. Но я справлюсь. Сейчас справлюсь. Я смогу выучить все даже за такой короткий срок. Мне очень надо станцевать этот балет. Я накопил силы, отдохнул, восстановился. Но в то же время репетировал, занимался классом, не поправился ни на грамм. У меня отличная форма.

– Что ты говоришь?! Я должен сейчас отстранить людей, которые репетируют? Только потому, что пришел ты! Вернулся, отдохнув!

Директор сел в кресло, и это означало, что он потихоньку успокаивается.

– Ты ведешь себя, как… как баба. Капризы, нервы, хлопанье дверьми. Разве так можно? Что ты сейчас придумал? Какая премьера? Спектакль скоро будет сдан. Уже роли утверждены. Их уже репетируют. И как ты прикажешь тебя сюда втиснуть? Ты представляешь, какие разговоры пойдут?

– Они все равно пойдут. Когда я вернусь. И пусть. Пусть говорят. Но я хочу, я должен сейчас вернуться так.

Директор рассеянно посмотрел на свой огромный богатый стол. На бумажки, которые лежали в идеальном порядке, на большие часы из малахита, чей-то подарок. Он смотрел на стол, молчал, а я чувствовал, что уже победил. Так просто, почти не убеждая этого человека.

– Ну, допустим, я тебя введу в состав…

Я улыбнулся:

– Спасибо. Я обещаю, это будет самый лучший принц в классическом балете. Его не забудут!

– Я его точно не забуду. Кстати, не знаю, почему я соглашаюсь. Ведь это свинство по отношению к другим и авантюра в отношении премьеры. Но я соглашаюсь… – Он постучал ладонью по столу.

– Вы соглашаетесь, потому что знаете, что я хорошо танцую. Меня знают… – Я замолчал, а потом добавил: – Теперь буду танцевать по-другому…

В моем голосе прозвучал дурацкий ненужный пафос, в ответ на который директор вдруг ухмыльнулся.

– Гм, будем надеяться. Будем надеяться, что талант не прогуляешь, не про. бешь… – режиссер был человеком очень грубым. – Кстати, тебя моя жена видела. Они с подругами у вас корпоративчик заказывали. Пришла в величайшем возбуждении… Потом ходили подруги ее подруг. Потом дальняя родственница и ее сноха. Бабы с ума посходили. Платили хоть нормально? Говори, никому не проболтаюсь!