С диким сожалением она подумала о содержимом ее Дортмундского шкафа. Она приняла решение, что потребует прислать ей вещи — одежду и белье когда все будет позади, если я справлюсь, если смогу устроить здесь свою жизнь. Она прекрасно сознавала, что значат слова: «все будет позади» и «справлюсь». Я потребую прислать мне мои вещи и книги, если почувствую, что могу жить одна. И налаживать эту жизнь надо очень быстро, у меня нет денег. Я ничего не забыла? Ах, да, туфли, лодочки на низком каблуке, они подходят к серой юбке. Надеть на голову мне нечего. Франциска никогда не носила шляпок.

Инвентаризация закончена. Теперь проблема денег. Восемнадцать тысяч и несколько лир. Позавтракать в каком-нибудь баре стоит в Италии дешево: капуччино и два рожка — максимум двести лир. Кроме завтрака мне достаточно будет поесть еще раз в день: я куплю хлеб, масло, колбасу или сыр, апельсин и поем в номере, заказав чашку чая в ресторане отеля, все это будет стоить около четырехсот лир, итак, на еду в день шестьсот. Мне надо купить нож, кусок мыла, пару чулок, это обойдется мне в полторы тысячи. Гостиница — тысяча двести лир в день, tutto compreso. Самые необходимые поездки на быстроходном катере. Обязательно нужно что-то почитать и нужны газеты, где печатаются объявления — надо найти работу. Возможно, надо самой дать объявление. Она произвела сухой и трезвый подсчет и пришла к выводу, что у нее есть пять, от силы шесть дней. Потом она вспомнила о кольце. Внимательно рассмотрела его. Широкий золотой обруч с тремя маленькими брильянтиками, подарок Герберта, вместо обручального кольца; Франциске оно нравилось, вкус у Герберта есть, в этом ему не откажешь, кольцо стоило не меньше семисот марок, с его помощью она сможет продержаться еще сколько-то времени, если пяти дней Не хватит. Это было крошечное ложное утещение, обман. Из золота и сияющего блеску драгоценных камней, произведение ювелирного искусства и, стало быть, сплошная иллюзия, как и сама Венеция.

Она нехотя встала и оделась. Она предпочла бы остаться в постели, полежать в гостиничном номере, начинать с того, чтобы проводить дни в полудреме в дешевом отеле, потому что я боюсь выйти на улицу, боюсь безрезультатных хождений в поисках работы, бесцельных блужданий, одиночества, Венеции — бессмысленно. В юбке и пуловере она подошла к окну, задернула шторы и в щелочку посмотрела вниз, на широкую набережную дельи Скьявони, на головы проходящих по тротуару людей, их было много, целые гроздья голов перемещались где-то под ней, они шли от мест стоянки кораблей или спешили к ним; видно, шел очень сильный дождь, Франциска видела раскрытые зонтики, черные и цветные, цветные отбрасывали красноватый или голубоватый отблеск на лица женщин, несущих их. Прошли под руку две девушки в широких красных пальто. Очень быстро промелькнул молодой, симпатичный священник в длинной сутане, без головного убора, с папкой под мышкой. Большинство прохожих были одеты очень хорошо, хотя и неброско, они тихо и как бы незаметно передвигались в ватном воздухе, Венеция — северный город, зубчатые носы гондол покачивались над водой, проплывая вдоль набережной, из-за Санта-Мария-делла-Салюте появился, ведомый тремя баржами, великолепный белый пассажирский пароход, «Аусония», как выяснилось, Франциска вспомнила рекламные объявления в немецких газетах: «На „Аусонии“ из Венеции в Грецию и Египет», мне надо зайти в управление пароходства, не нужна ли им переводчица, владеющая четырьмя языками, конечно, у меня нет при себе дипломов, какая же я идиотка, что убежала так, без всего; «Аусония» проскользнула мимо окна и исчезла, над Сан-Джорджо появился большой четырехмоторный бомбардировщик и, слегка снизив высоту, испарился где-то за крышами Джудекки.

Франциска со вздохом отвернулась от окна и пошла к умывальнику; она умылась без мыла, подставив лицо холодной струе воды. Мне нужны зубная щетка и паста, мысленно она добавила эти вещи к списку необходимых покупок; потом она вытерла лицо гостиничным полотенцем, слегка припудрилась и осторожно подмазала губы; надев пальто, она спустилась вниз. Когда она (вставляла ключ, портье не задавал ей никаких вопросов, это был уже не тот портье, который дежурил вчера вечером, они сменились, и дневной портье, пожилой человек, похожий на того, с которым вчера ночью она беседовала в «Манине», видимо, не знал, что она прибыла без багажа. С чувством облегчения Франциска вышла на улицу.

Она пошла по набережной, по мостам, ведущим к Пьяцетте, и прошла вдоль фасада собора Сан-Марко. Даже в этот холодный январский день перед ним группами стояли люди, преимущественно местные, одетые в черное венецианцы, окруженные огромными светло-коричневыми голубиными стаями, которые иногда вдруг взлетали с шумом и тут же снова опускались на землю. Франциска испытывала отвращение к голубям, заполнившим пространство вокруг Сан-Марко, она не выносила жесткий звук хлопающих крыльев, скрежет, которым сопровождался взлет стаи, она быстро прошла мимо и вошла в маленький бар под Торре-дель-Оролоджио. Внутри было тепло, пахло кофе и паром, шедшим из машины, готовившей эспрессо; большие оконные стекла запотели. Франциска вдруг почувствовала, как она голодна, со вчерашнего обеда она не ела ничего, кроме сандвича, вечером, когда прибыла в Венецию; она выбила у кассирши чеки на два рожка и капуччино, сначала она съела еще теплые хрустящие рожки, потом подошла к одному из больших окон и медленно стала пить горячий, покрытый вкусной пеной кофе с молоком. Перчаткой она протерла кружок на запотевшем стекле и посмотрела на двух маленьких львят, стоявших на площади между баром и церковью. Мраморные львы были смешные и неуклюжие, Франциске они очень понравились; всякий раз, когда она бывала в Венеции, она буквально не могла на них насмотреться. Эти львята — наверняка самые восхитительные игрушки-зверюшки в мире. Может быть, у меня будет бэби? Эта мысль затмила все: теплоту бара, воспоминание о прекрасном горячем кофе, о чувстве сытости, она притупила все остальные мысли и погасила взгляд, устремленный на Сан-Марко с его мягкой, словно увядающей красно-коричневатой окраской и уже не находящий в них никакого отзвука. Попытаться найти работу и оказаться беременной в чужой стране. Быть одинокой и расхаживать с огромным животом среди чужих людей. Ее окаменевший от ужаса взгляд механически вернулся к маленьким львятам, этим смешным неуклюжим игрушечным зверятам, и, вновь вглядевшись в них, Франциска обнаружила, что это гротескно уменьшенные монстры, злобные красные демоны, кровавые эмбрионы из чрева собора. Все что угодно, только не беременность. Она в ужасе отвернулась от окна и поставила пустую чашку на стойку, перед мощной кофеваркой, над которой в этот момент с шипением поднимался столб пара.

Фабио Крепац, первая половина дня

Вчера вечером он поздно лег спать; после «Нормы», последнего исполнения в этом сезоне, Фабио Крепац пошел к Уго, чтобы выпить стакан вина, но из-за истории, которую рассказал Росси, остался дольше, чем, собственно, предполагал. Когда поздно ложишься, да еще выслушав такую историю, нечего и думать о глубоком сне; теперь он сидел в обшарпанном кафе, заполненном торговцами рыбой и подсобными рабочими с рынка, и пил свой эспрессо. Выйдя из дому с намерением навестить Джульетту, он замерз на холодном ночном ветру, а в этом кафе на Страда-Нуова было тепло от влажных пальто и курток, распространявших запах рыбы. На сегодняшнее утро не было назначено репетиций. Фабио Крепац, как большинство людей, работающих по ночам, не привык завтракать, и только уже где-то почти в обеденное время выпивал чашку черного кофе. Он разорвал бумажный пакетик, лежащий на блюдце, и высыпал сахар в чашку.