Фабио подавил удивленный возглас.

— Не правда ли, странный вопрос? — сказал Джузеппе.

— Для монаха просто-таки невероятный, — согласился Фабио.

— При этом он выглядит как подлинно набожный человек, — сказал Джузеппе. — Я не знал, что ему ответить, но он, как мне кажется, вовсе и не ждал ответа. Но теперь я спрашиваю себя, Фабио, можно ли быть набожным, по-настоящему набожным, и все же не считать абсолютно правильным то, что делает Господь.

Как обычно в Венеции, ночь была тихой. Тихой, но не мертвой. Фабио слышал, как плещет о мостики Сан-Самуэле вода Каналаццо.

— Я этого не знаю, — сказал он.

И пошел по Страда-Нуова домой. Под утро ему приснился сон, что он увидел подсадную утку, которая плыла по воде лагуны, птицу из просмоленного и раскрашенного тростника с деревянной головой, каких используют во время утиной охоты, но если подобные муляжи безжизненно качаются на волнах, то утка из сна Фабио как бы жила игрушечной, заводной жизнью: словно обладая крошечным моторчиком или часовым механизмом в своем тростниковом теле, она плыла, отбрасывая перед собой маленькую пенную струю воды. За ней в воде образовывался настоящий водоворот зеленовато-белого оттенка, заливавший лицо белоголового мертвеца, которого утка тянула за собой по оливково-серой поверхности лагуны; скрюченные пальцы утопленника сжимали веревку, закрепленную на теле утки. В этом сне подсадная утка тащила на буксире по бесконечной глади лагуны труп старика; удивительно, подумал, просыпаясь, Фабио, какая силища таится в легком утином муляже. Потом он вспомнил об отце и стал молиться за него; он подумал было пожелать ему мгновенной смерти во время работы, но потом отбросил эту мысль, потому что сообразил, как ужасно страдала бы его мать, если бы не нашли тело отца, ведь лагуна так велика и северный ветер мог бы отнести его мимо Пунта Саббиони в открытое море, когда начнется отлив.

Обычно сны приходят, когда слишком поздно ложишься спать, подумал Фабио. И решил наконец навестить Джульетту. Он вышел из кафе и снова, как ночью, пошел вдоль Страда-Нуова, но на сей раз в противоположном направлении; замерзая на холодном, каком-то беловатом, словно вата, ветру, он шел мимо прилавков с рыбой, с одеждой, с книгами. У театра «Малибран» он свернул налево, в путаницу переулков и мостов, где находилась Калле-дель-Каффетьер, где жила Джульетта.

Франциска, вторая половина дня

Походив по магазинам и сделав кое-какие покупки, Франциска около часа вернулась в гостиницу. Неподалеку от Прокураций она почитала объявления в газетах, вакансий было немало, но из объявлений нельзя было понять, относятся ли они к иностранцам; это были зашифрованные объявления, лишь несколько промышленных предприятий в Верхней Италии, нанимавшие работниц, указывали названия фирм. Надо бы написать туда, но у скорее всего, это бессмысленно, я не могу приложить копий своих дипломов. Кто возьмет на работу иностранку без аттестатов или удостоверений? Она пошла в бюро Итальянской государственной туристической компании и осведомилась, где она может узнать что-нибудь об условиях получения иностранцами разрешения на работу в Италии; ее переадресовали в бюро по делам иностранцев квестуры и даже позвонили туда, но выяснилось, что в субботу там закрыто. Франциска почувствовала облегчение и призналась себе в этом; все откладывается до понедельника, я трусиха, что радуюсь этому, и все же было приятно, что до понедельника не надо ничего предпринимать. В понедельник я буду смелее. Напряжение спало, она прогуливалась по городу, лишь с некоторым страхом подумывая о предстоящем воскресенье, она ненавидела воскресные дни, и потому сейчас, субботним утром, с наслаждением прогуливалась среди множества горожан, которые делали свои покупки и радовались свободному дню. Она прошла по переулкам, расположенным за дворцом Коррер, по которым блуждала вчера вечером, и впервые с того момента, как она оказалась в Венеции, Франциска осознала тот факт, что на нее заглядываются мужчины. Когда она шла по небольшому мостику, ей вслед, как прошлой ночью, засвистели двое матросов, но на сей раз она не испугалась, а даже испытала чувство облегчения, ощутив на себе, после непрекращающегося напряжения с момента бегства, взгляды мужчин; то, что они свистели ей вслед, как-то напоминало ее прежнее нормальное, легкое существование как женщины. Она знала, что думают эти парни: ипа rossa, рыжие — страстные, и с этим ничего не поделаешь, таковы мужчины, и, собственно, они не так уж и не правы, я действительно страстная, я легко позволяю соблазнить себя, если мужнина все делает правильно, и потому я так редко давала соблазнить себя, но на самом деле я действительно страстная, и любовь — это огромное удовольствие; Франциска смутилась и была рада, когда с узкой улицы она вышла на широкую Кампо-Моросини.

По Мосту Академии она пересекла Большой Канал и оказалась в тесных безлюдных переулках мыса, расположенного за церковью Санта-Мария-делла-Салуте. В одном из каналов у стен дома цвета бычьей крови стояли гондолы с серебряными носами, в старом каменном цеху стеклодувной мастерской в большой печи горело открытое пламя; у печи, переговариваясь, стояли группы мужчин, они не обращали никакого внимания на Франциску, хотя она остановилась, захваченная зрелищем пылающей печи в темном цеху и силуэтами мужчин. Потом она двинулась дальше, мимо дворцов, мимо дома поэта Ренье, мимо дворца старой американки, коллекционирующей живопись, однажды я нахально позвоню в дверь и скажу, что хочу посмотреть картины, увидеть собранные ею полотна Пикассо, Клее и Модильяни, какая же я непоследовательная, теперь и я, оказывается, желаю осматривать произведения искусства; мимо особняка американского консула с мастерски сделанными воротами из кованого железа и стекла, через которые можно было увидеть покои с балконами, открывающимися прямо на Большой канал, словом, это был самый шикарный район Венеции, с видом на Пьяцетту и все же very secluded[17], идеальное месторасположение для снобов — расположенная в центре мертвая точка; потом Франциска перебралась поближе к церкви Сан-Дзаккария. Здесь на площади кипела жизнь, в хаосе маленьких рыночков за отелем она купила все, что ей было нужно: нож, трусики, пару чулок, кусок мыла, зубную щетку, тюбик зубной пасты, хлеб, сто граммов масла, сто граммов сыра Бель Пензе, фунт яблок, ей удалось разместить все это в карманах пальто и в сложенных трубочкой газетах, так чтобы ничего не было заметно, когда она вернется в гостиницу Уже час. Она сосчитала деньги и констатировала, что истратила чуть больше трех тысяч лир. Теперь у меня осталось всего пятнадцать тысяч.

Она была страшно голодна, но если я выдержу до четырех часов, мне не надо будет ужинать, она легла в постель и заснула. Когда она проснулась, снаружи уже были сумерки, она посмотрела на часы, четыре уже миновало, вместе с ранними сумерками и так-то мрачного дня и непрерывным шарканьем множества шагов в ее комнату проникла летаргия; чувство бесперспективности и одиночества охватило ее, радостное напряжение утра оказалось самообманом, я отправилась на прогулку вместо того, чтобы предпринять что-либо реальное; она почувствовала, что голод становится нестерпимым, встала с постели, позвонила и попросила горничную заказать ей чай. Затем она снова закрыла ставни, задернула шторы и зажгла свет. Лампочка была тусклая. Официант принес чай, Франциска съела несколько бутербродов, два яблока и выпила чай; сидя в едва освещенной комнате, она подумала, что съела половину масла и сыра, значит, на завтра мне хватит, а в понедельник придется снова что-то купить, закончив есть, она почувствовала, что сыта, и закурила сигарету. Первую со вчерашнего дня, значит, курить не обязательно, у меня остается еще восемь штук, неприкосновенный запас. Она погасила свет и снова открыла ставни, докурила сигарету, встав у окна, тут же закурила другую и долго смотрела на улицу. На плавающих мостках станции моторных катеров уже горели фонари, они отбрасывали дрожащие желтые круги света, подчеркивая черноту гондол.