– Ладно, сделаем… Кстати, наша бригада скоро приедет. Они звонили от съезда на Монтаржи, будут тут минут через десять.

Жаслен в задумчивости нажал на отбой: этот мальчишка не уставал удивлять его. Его бригада явится в полном составе всего через несколько часов после происшествия, и возможно, даже на личных автомобилях; неприметная внешность и уязвимость Фербера были явно обманчивыми, он железной рукой управлял своей командой и, пожалуй, являлся лучшим руководителем оперативной группы, которого Жаслен когда бы то ни было имел под своим началом. Через две минуты он его увидел, Фербер бесшумно появился в гостиной и, легонько похлопав по плечу горе-экспертов, галантно увлек их к выходу. Жаслен подошел уже к концу своей карьеры, ему осталось служить год с чем-то, возможно, удастся растянуть этот срок до двух-трех лет, ну максимум до четырех. В глубине души он знал – тем более что во время их бесед, дважды в месяц, дивизионный комиссар порой даже высказывал это вслух, – что теперь от него ждали не столько раскрытия преступлений, сколько указания преемников, которые будут их раскрывать, придя ему на смену.

Фербер вышел, уводя экспертов; Жаслен остался один. Уже почти совсем стемнело, но ему не хотелось зажигать свет, он чувствовал, сам не зная, как это объяснить, что преступление было совершено среди бела дня. Тишина стояла нереальная. Откуда же у него взялось ощущение, что в этом деле было нечто, имеющее к нему прямое отношение, касающееся лично его? Жаслен снова посмотрел на сложный орнамент, выведенный на полу гостиной фрагментами плоти. Он испытывал даже не отвращение, а скорее какую-то всеобъемлющую жалость ко всему свету и к человечеству, которое может порождать в лоне своем таких монстров. Вообще-то он удивился, что может вынести это зрелище, вогнавшее в дрожь видавших виды спецов из Службы криминалистической экспертизы. Год назад, понимая, что ему становится порой не по себе на месте преступления, он отправился в буддистский центр в Венсене, спросить, нельзя ли заняться у них асубхой, медитацией на трупах. Дежурный лама сначала попытался разубедить его: эта медитация, уверял он, слишком трудна и не подходит для западной ментальности. Но стоило Жаслену сообщить, кем он работает, как тот замолк, попросив время на размышление. Через несколько дней он сказал Жаслену по телефону, что в его конкретной ситуации асубха, пожалуй, целесообразна. В Европе этой медитацией не занимаются, считая, что она противоречит местным санитарным нормативам; но лама готов был дать ему адрес монастыря на Шри-Ланке, где иногда принимают европейцев. Жаслен посвятил этому занятию две недели своего отпуска, найдя в конце концов (это оказалось сложнее всего) авиакомпанию, которая согласилась взять на борт собаку. Каждое утро жена отправлялась на пляж, а он шел туда, где складывали свежие трупы, не принимая никаких мер против хищных животных и насекомых. Таким образом ему удалось, максимально напрягая свои ментальные возможности, последовать заповедям Будды, изложенным в его проповеди о сосредоточении: сосредоточенно созерцать посиневший труп, сосредоточенно созерцать гноящийся труп, сосредоточенно созерцать изуродованный труп, сосредоточенно созерцать труп, изъеденный червями. На каждом этапе следовало повторять по сорок восемь раз: «Это мой удел, удел всего человечества, мне его не избежать».

Теперь Жаслен понял, что асубха увенчалась оглушительным успехом, настолько, что он готов был порекомендовать ее каждому полицейскому. При этом он вовсе не заделался буддистом, и хотя инстинктивное чувство отвращения при виде трупа значительно уменьшилось, он продолжал испытывать ненависть к убийце, ненависть и страх, ему не терпелось уничтожить преступника, смести его с лица земли. Выйдя наружу и окунувшись в лучи заходящего солнца, освещавшего равнину, он обрадовался, что эта ненависть, незаменимая для успешной работы полицейского, никуда не делась. Рациональная мотивация, а именно поиск истины, как правило, не спасала, хотя в данном случае она была чрезвычайно сильной. Он ощущал присутствие сложнейшего, чудовищного, но рационального сознания, – вероятно, это дело рук шизофреника. Придется, вернувшись в Париж, просмотреть картотеку serial killers и, возможно, послать запрос в зарубежные базы данных, – насколько он помнил, похожего дела на территории Франции никогда не отмечалось.

Снаружи он увидел Фербера, раздававшего указания своим людям; задумавшись, он не услышал, как подъехали машины. Высокого типа в костюме и при галстуке он не знал, видимо, это был помощник прокурора из Монтаржи. Он подождал, пока Фербер закончит распределять задания, и повторил, что ему необходимы снимки места преступления, самые общие планы.

– Я возвращаюсь в Париж, – объявил он затем. – Поедешь со мной, Кристиан?

– Да, тут уже все пойдет своим ходом. Соберемся завтра утром?

– Только не очень рано. Давай часов в двенадцать. Он знал, что допоздна засидится за работой, до самого рассвета, никуда не деться.

Когда они выехали на А10, уже стемнело. Фербер выставил круиз-контроль на 130 и спросил, не против ли комиссар, если он включит музыку; Жаслен ответил, что нет, не против. Возможно, нет другой такой музыки, как последние минуты этой камерной вещи Листа, которая так хорошо бы выразила тихое похоронное чувство старика, чьи друзья давно умерли, жизнь подошла к концу, и он сам принадлежит уже скорее к прошлому, угадывая в свою очередь приближение смерти, хотя видит в ней сестру, подругу, надежду на возвращение в родной дом. В середине «Молитвы ангелам-хранителям» он вдруг снова вспомнил юность и студенческие годы.

По иронии судьбы Жаслен прервал после первого курса свое медицинское обучение как раз потому, что не выносил препарирования трупов, его воротило от одного их вида. Право сразу увлекло его, и, по примеру почти всех своих соучеников, он собирался стать адвокатом, но после развода родителей быстро передумал. Они развелись, когда ему, их единственному ребенку, исполнилось двадцать три года. Когда расходится молодая пара с детьми, которых оба так или иначе любят, встает вопрос о совместной опеке, что смягчает агрессивность конфликта; если же расстаются люди на склоне лет и общие интересы касаются исключительно финансов и имущества, ярость схватки не знает границ. Он понял тогда, что такое адвокат, и смог оценить по достоинству смесь надувательства и нерадивости, к которой сводится поведение профессионального адвоката и особенно адвоката, специализирующегося на разводах. Сама процедура заняла более двух лет, двух лет беспрестанной борьбы, в результате чего его родители так рьяно возненавидели друг друга, что больше никогда не только не увиделись, но даже не созвонились до самой смерти, и все это ради того, чтобы получить тошнотворно банальное свидетельство о расторжении брака, которое мог написать любой дурак за пятнадцать минут после прочтения «Развода для чайников». Еще спасибо, не раз думал он, что супруги на стадии развода не убивают свою половину собственными руками или наняв профессионального киллера. Боязнь жандарма, понял он в итоге, – вот на самом деле истинная основа человеческого общества, и поэтому он, вполне естественно, записался на внешний конкурс на замещение должности комиссара полиции. Он был принят в числе первых и, будучи парижанином, прошел годичную стажировку в комиссариате XIII округа. Скучать ему не приходилось. Все дела, которые он вел в дальнейшем, не превосходили по сложности и непостижимости разборки в среде китайской мафии*, с которыми он столкнулся в самом начале своей карьеры.