Мне было позволено перед сном прогуляться по берегу. Метров триста в одну сторону и столько же — в другую. Вершитель судьбы моей держал с собой коробочку рации, где горели два огонька на панели, но слов желанных и обязывающих к действию он не услышал.

…Медный треножник над чашей, тоже медной, в нем кипит вода, настоянная на заповедных травах, пар острый и пряный поднимается вверх. Горит свеча, и в пламени ее рождается истина. Или иллюзия…

Я проснулся часа в три.

— Гоша!

Он, естественно, не спал. Накачался, наверное, какими-нибудь убойными таблетками.

— Что случилось?

— Вещи мои где?

— На Родине.

— Как?

— Спецрейсом улетели. Сейчас спецы рубашки твои распороли, а баночки с красками на стеклышках размазывают.

— Тогда есть ли у тебя карандаши?

— Что еще за фантазии? Если хочешь написать, где тексты, пиши. Суд зачтет.

— Скоро произойдет событие, которое заставит тебя поверить мне.

— Положим, я тебе поверю. Но я всего лишь конвоир.

— Гоша, не лукавь.

— Только Жорой меня не зови.

— Не буду.

— Дай мне листок бумаги, и нет ли у тебя фломастеров?

— Есть шесть тоненьких. Домой везу.

— У нас этого добра навалом.

— У нас всякий хлам. А эти — что за прелесть? А ты их не изрисуешь напрочь?

Я трудился всего час. До сего момента у меня получались пейзажи, а это был некоторым образом натюрморт. Человеческий плод-выкидыш, зрелого, впрочем, возраста, со связанными за спиной руками, висел на штанге перед бензозаправкой. Рядом угадывались толпа и контуры автомобилей. Главное же было — поймать то точнейшее сочетание неба, земли и света, которые не были небом, землей и воздухом этой страны. То было другое небо и другая земля.

— Что это ты тут нарисовал, братец?

— Видение близкое и жуткое.

— Хороший рисунок. И что-то знакомое в фигуре и плечах. Лица-то нельзя добавить?

— Нет.

Георгий был несколько озадачен. Рано под утро в сарай пришли двое его соратников, в песке и остатках травы. Они выпили, поели горячей пищи, раздавив таблетки на днище каких-то баночек. Предложили мне. Дали и глоток спирта. Все вместе они разглядывали рисунок, потом остался со мной только Георгий, а остальные ушли к своим постам.

— Ты только, Игорь, не бойся. Никогда не нужно бояться. У нас еще достаточно времени.

— Когда будут наши?

— Скажем так: в ближайшее время.

— Часы, дни?

— Смотря по обстоятельствам.

— А если раньше будут другие?

— Другие — это, к твоему сведению, и американцы, и немцы. Но сейчас мы находимся на территории третьей республики. Значит, появление хозяев территории более вероятно. Но не страшно. Я с тобой.

— Я рад.

— Ты напрасно радуешься. Французская модель считается самой удачной во всем мире. Самая гибкая, самая эффективная.

Георгий лежал на своей койке на спине, заложив руки за голову, глядел сквозь потолок. Не пролетает ли какой-нибудь летательный аппарат, не подслушивает ли нас сидящая на ветке птица, не сгущаются ли над домом облака? Я поверил в родную спецслужбу окончательно и бесповоротно. Тем временем Георгий продолжал свою импровизированную лекцию. Говорил он ровным, спокойным, хорошо поставленным голосом:

— Французская полиция отнюдь не ограничивается классическим уличным «ажаном», в высоком кепи, в черной накидке. Впрочем, янки и здесь всех обштопали. И фуражка американская, и гимнастерка с погонами. А вообще у них полдюжины служб: муниципалы, государственная полиция, республиканская безопасность, внутренние войска МВД, жандармерия, действующая вне городов, под нее вы и попали; у них самая большая сеть осведомителей, добропорядочных граждан, кстати, эта служба подчиняется министру обороны, разведка…

— Как разведка?

— А вот так. Это у нас все искореняется. А здесь у полиции разведка. Главное управление национальной безопасности, контрразведка, или, правильно, — Управление по наблюдению за территорией, военная служба безопасности. Секретные структуры. С этим сейчас нет полной ясности. При большевиках была, теперь нет. Агентура порушена, явки сданы, люди или законсервированы, или «зачищены». Потом лет десять все это снова ставить. Некоторые еще с белого движения работали на Россию. Наши люди в трех поколениях. И представь себе — сданы.

— Страшные сказки рассказываешь ты мне, Жора.

— Я вот не люблю фамильярного обращения. Георгий. Георгий Ильич.

— Слушаю и повинуюсь. А звезды на погонах?

— А вот этого я вам, господин хороший, не скажу, как и своего настоящего имени.

— Хорошо, Жоржик.

— Не нарывайтесь, господин… Дядя Ваня.

— Игорь Михайлович.

— В вашем финском паспорте другое имя. Лихо. Очень лихо.

— Это Серега Желнин.

— С него спрос особый. Однако давайте продолжим. Это чтобы вы ясней представляли, кто сейчас работает для вашей поимки. Меня им не видать, и судьба моя ясна. А вот с вами позабавятся. Но вы не бойтесь. Я с вами. Впрочем, пора мне подниматься.

— Это зачем еще?

— Это затем, что к дому приближаются заинтересованные лица.

— А их принадлежность?

— Попробуем определить на расстоянии. А вас прошу сохранять спокойствие. Лягте на пол. Лицом к окну, вот сюда, под защиту коечки. И как там, жилеты в порядке? Не приспускали, не расстегивали? Проверьте.

Но все обошлось. Фигуры вдалеке остановились, потом вовсе повернули назад. Ложная оказалась тревога.

— Ну что, прорицатель, говори.

— Вы же меня слушать не хотите.

— Нет, говори-говори. Ты мог радио послушать. В газетке прочесть.

— Шутите?

— Не выходил за газеткой? А, да ну ладно. Так что будет восемнадцатого августа?

— То, что было в девяносто первом году, с точностью до наоборот.

— То есть?

— Переворот состоится, комитет общественного спасения не будет жевать сопли, а президент…

— Да, вот что президент?

— Будет по состоянию здоровья освобожден от занимаемой должности. Комитет общественного спасения объявит о введении чрезвычайного положения, и границы страны окажутся на замке. Только подождите немного. Спорим? На двадцать долларов?

— А у тебя есть?

— Есть.

— Покажи?

— Бумажник возьмите и посмотрите.

— Уже посмотрели. Значит, двадцатку я перекладываю к себе. Вот и славно.