— Отдать не забудьте. У вас-то как с финансами?

— У меня франки. И я должен за них отчитаться.

Георгий рюкзачок свой развязал и вынул завернутый в свитер телевизор-крошку.

— Я футбол хотел посмотреть. А с тобой тут ничего не посмотришь. Включаем новости. Ты во французском силен? Ах да… Я-то вот на бытовом уровне.

— Новостной канал включайте.

— Зачем?

— Сегодня должны потерпеть катастрофу два самолета. Один полетел в Казахстан, другой — в Киев. Оба будут сбиты.

— Кем?

— Следствие покажет.

— А в самолетах кто?

— Это вот не написано. Люди президента.

— Давай посмотрим.

— Так рано еще. Наверное, к вечеру.

Шум моря, ворочавшегося совсем недалеко, успокаивал. Пройти бы сейчас по берегу, воздуха вдохнуть чистого и холодного. Больше такого не доведется никогда.

В восемь вечера Георгий поперхнулся минеральной водой «Виши», которой выпил за день литра три. Третий баллончик литровый и добивал, когда ведущая новостного канала Софи Бертран, слегка выпучив глаза и спеша, но все же тщательно выговаривая слова, выдала следующее: «Только что наш специальный корреспондент передал из России следующее сообщение. Два часа назад самолет с секретарем Совета безопасности России и несколькими губернаторами пропрезидентской ориентации потерпел катастрофу при подлете к Киеву. По имеющимся, но непроверенным пока данным, он был сбит неопознанным истребителем МИГ, со второй попытки. Ждите дальнейших сообщений. Официальный Кремль хранит молчание».

— А ты не прост, Игорь Михайлович.

— Я просто цитирую классиков. Это тебе не супруги Глоба. Не Джуна с Борисом Моисеевым.

— Ты хочешь сказать, что я педик?

— Боже упаси.

— А почему так?

— Ну ты же им служишь?

— Кому?

— Тому, для кого педики национальное достояние.

— Я всего лишь сотрудник Главного разведывательного управления.

— И что ты и для кого разведываешь? С кем сотрудничаешь?

— Мне власть может и не нравиться, эта или другая любая, но я ей служу.

— Неопределенное время.

— А ты-то почем знаешь? Предсказания же ересь, нельзя туда лезть.

— Все есть Божий промысел. И если старик Сойкин когда-то полночи шурупчики вертел на сейфе и потом спасся от твоих коллег из вермахта, значит, наверху это было нужно, как нужен был и я, и Желнин.

— А я?

— И ты.

— Вот видишь. А у меня приказ. Скоро нас заберут, и домой поедем. В Москву. Потом в уезд твой знаменитый. И там ты покажешь, где тексты прикопал.

— Конечно, покажу. А может, не покажу.

— Ты пойми, что нет больше тайн. Нет. Из тебя ремней резать не будут. Железом каленым жечь. Водой на проплешину капать. Есть вещи пострашней и понадежней. Простые, как апельсин. И после этого ты уже человеком не будешь.

— В овощи переведут?

— Да нет. Никакой лоботомии. Но ты как бы изнанку добра и зла постигнешь. Тебя туда рожей ткнут и тщету всего нашего существования укажут. А потом и ты укажешь, куда тексты прикопал. А мерзость будет в том, что тебе и жить вроде незачем, а умирать-то еще страшней. Вот тебя приведут к чему. А что насчет самолета угадал, так это спортпрогноз. Это ожидалось.

— А если второй?

— Если второй, тогда дело серьезней. Тогда за нами могут и не приехать. То есть приедут в другом смысле. Не до нас будет. Что там у тебя программе? ГКЧП?

— Да не знаю я, как оно будет называться. Подожди немного.

— О’кей.

В десять вечера Георгий глотнул еще водички.

«За два последних часа в России произошли две авиакатастрофы. Два часа назад неопознанным МИГом был сбит самолет с секретарем Совета безопасности и группой губернаторов. Еще одна катастрофа произошла только что в небе над Екатеринбургом. Правительственый рейс по маршруту Москва — Алма-Ата был прерван тем же способом — ракетой с неопознанного самолета. В сбитом авиалайнере находились несколько ведущих банкиров, бывший вице-премьер и одна из самых одиозных и противоречивых фигур бывшего правительства…»

Я ждал этого самолета. Я физически, казалось, различал, как тот раскалывается в воздухе, как летят ошметки плоскостей и смрадно полыхает керосин. Но сообщение потрясло и меня. Тексты работали с абсолютной точностью. День в день. А если так, тогда вот оно, то, о чем говорил грушник Жора. Абсолютное знание. И жить тошно, а умирать еще тошней. В голове моей учительской многие события, страны, года, лица, дым пожаров, ужас наводнений, раскрывающиеся створки шахт ракетных и то, что будет после.

— А ты не прост, Дядя Иван.

— Ваня.

— Да, конечно, извините.

Георгий допил воду. Шипел и шелестел экранчик телевизора. Он язык знал слабо, но смысл понял, фамилии в голове своей прокрутил, с тоской поглядел на меня.

— А потом что?

— Что «потом»?

— Скажи!

— Чего «скажи»?

Тогда литой кулак спеца проделал короткую дугу, и я потерял сознание.

…Свет возвращался, звуки различались, боль и обида приходили.

— Теперь-то я уж ничего не скажу. И там про тебя не написано.

— А про вождей?

— Ну, наверное, официально президента отстранят по состоянию здоровья. Комитет какой-нибудь соберется.

— А я?

— А про тебя не сказано.

— А ты?

— А вот про меня — да.

— Шутишь?

— Пророчества эти начнут осуществляться, когда текст этот покинет место своего долгого хранения в Северной земле. Все тогда придет в движение. Три человека будут тому виной. Один из них, Учитель, посетит мою могилу за семнадцать дней до событий, которые начнут происходить в Северной стране, и после которых весь мир придет в движение, которое…

— Которое?

— Не помню.

Георгий посмотрел нехорошо и тупо. Мужик как мужик. Роста среднего, лет так пятидесяти, лицо округлое, глаза непростые, и счастья в них не видать.

Новый этот персонаж пьет кофе из термоса, мне не предлагая. Госпожу Сойкину не замечает вовсе. Разворачивает бутерброд в фольге, совершенно просто и естественно, как будто это какая-то комната мастеров на заводе. Хлеб серый, ветчина. Наконец протирает руки салфеткой, усаживается напротив меня, подпирает скулы свои кулачками, долго смотрит и говорит:

— Давайте знакомиться, господин прорицатель.

— Не вижу смысла.

— Увидите позже. Братан, погуляй, — обращается он к тому человеку, что называл своей конторой ГРУ.