Наши, как обычно, передают привет. Они очень расстроились, что тебя не было на экваторе. Антонио постоянно о тебе спрашивает, и даже новая девочка Настя, которую нам прислали из другого вуза, не смогла компенсировать потери, хотя и очень старалась. Настя чертовски умна, играет в «Что? Где? Когда?», у нее списывает полгруппы, но, увы, она не в моем вкусе. Я остался холоден, хотя и подвергся с ее стороны кратковременному артобстрелу. Пишу, чтобы тебя позлить, зная, что ты ни капельки не разозлишься.

Наташка, сделавшись в твое отсутствие королевой красоты, сначала попробовала свои чары на Олежке, потом ей удалось закогтить Костика. Позабыв о том, что он английский джентльмен, эдакий белый кролик при часах и перчатках, воспитанный и невозмутимый, Костик теперь убегает с конца лекции, чтобы занять ей очередь в буфет. Судя по всему, в ближайшем семестре мы наконец-то напьемся на комсомольской свадьбе.

Я скучаю без тебя, Аська, много учусь, пишу курсовую (а ты пишешь? не забыла?). Дела мои неплохи, Кузнецов грозится взять в штат. На кафедре закончена очередная коллективная статья, в соавторах, ближе к концу списка, есть и Г. Г., который открытий не совершал, но зато занимался расчетами, протиркой рабочих поверхностей и мытьем химпосуды. Статья будет переводной. Не для «Nature», конечно, но тоже неплохо. Все это ощутимо щекочет мое самолюбие. Оказывается, я самолюбив, и это прекрасно.

Следующий вопрос: хорошо ли ты кушаешь, девочка? Если что-то нужно, не стесняйся. Жизнь пошла странная, но мы еще держимся, в основном на отцовском распределителе. Приходи к нам на обед, не бойся. Я сказал маме, что мы оба много учимся и отложили вопросы личной жизни до лучших времен, и что инициатором был я. Мама долго кудахтала на тему моей бессердечности. И это мой сын, восклицала она? Оставить девушку в такой ситуации? А если она голодает? Что значит отложить, я вообще не понимаю! Ты какой-то чурбан, говорила она, вытирая глаза платочком, ты всегда был бесчувственным бревном, даже в детстве. Не хотел идти домой из детского садика. Я приходила за тобой, а ты прятался под стол. Тут я засмеялся, совсем некстати, вспомнилась та девица с карандашом. Пришлось успокаивать маму, и я пообещал время от времени тебя приводить.

И вообще, если возникнут проблемы — живи у нас. Это мама предложила. Не знаю, как она это себе представляет, но подписываюсь под ее предложением. Если вдруг.

Где же ты все-таки? Акис говорит, в ДАСе тебя уже месяц не видели, но вот твои вещи, учебники, дневничок. Это письмо как послание в бутылке, оставляю его в твоей непотопляемой тумбочке. Когда-нибудь оно найдет адресата. Мы сейчас на противоположных берегах океана, и самая надежная связь — это бутылка. Другая почта не ходит, потому что полковнику теперь никто не напишет.

Чувствую себя колонистом, которого выгрузили из трюма и бросили на земле, непригодной для жизни. Он упорный малый, все копает и копает, долбит камень, ищет воду, сажает картошку, строит дом, может быть и не из любви, а из чистого упрямства, или это инстинкт самосохранения, не знаю. Вообще-то я не верю в самосохранение, за которым ничего не стоит. Так не бывает.

P. S.

О бутылке. В нашем случае это «Монастырская изба». Мы с Акисом распили ее и пришли к единому мнению — братья-болгары ни бельмеса не смыслят в вине. Акису я доверяю, он потреблял сенсимилью, нам не чета. У них на Кипре есть даже сенсимилья. Хоть бы ты его выбрала, что ли, он замечательный мужик. Вокруг тебя столько замечательных мужиков, куда ты смотрела? Ну все, не буду. Пока.

Твой Г. Г.

(гастрономический гурман, астрономический обман, океанический туман, а при ближайшем рассмотрении — безнадежный клинический болван)

Дорогие молодожены, сказал Серега, если будете себя хорошо вести, возьмем вас на дачу проветриться. Заодно поможете копать, сажать и строить. Моя любимая теща обо всем позаботилась, план строительно-огородных работ, а также канистра домашнего вина и домашние же люляки в количестве, достаточном для того, чтобы накормить целый взвод, дожидаются нас на месте. А место, я вам скажу!.. Ока в разливе, рыбалка!.. Жаль, что купальный сезон еще не открыт.

У нас он и не закрывался, проворчал Баев, проглотивший «молодоженов», правда, не без труда. Но Сереге можно, он Большой брат. Он вроде Зурика — старше, умней и выше на целую голову. Пишет диссертацию по теории катализа, черный пояс по кунг-фу, два иностранных языка свободно, один из них венгерский; впрочем, этот не иностранный, потому что Серега наполовину венгр, мадьяр; мне так больше нравится, звучит зажигательно, отдает цыганщиной-балканщиной — поле, ветер, конская грива и барышня через седло …

Серега тоже князь, потомок угасающего рода, последний представитель, единственный сын, согласно баевской справке, выданной мне трепетно, с почтением. Обычно Баев характеризует людей весьма своеобразно, с черного хода, но к Сереге только с парадного. Серега зубр, столп, авторитет. Я поражена — оказывается, есть люди, о которых Баев говорит с придыханием.

Это уже третий потомок за последний два года, замечаю я, не многовато ли? Неужели прослойка настолько тонка, и узок их круг, и далеки они от народа?

Тут народом и не пахнет, разве что в порядке исключения, ответил Баев. Целевой набор или самородки вроде Качусова — вот и весь народ. Наш Володечка Качусов, как Михайло Васильич, пешком в науку пришел, из деревни Дедушкины Порты, а теперь в Америку метит, и дойдет, верю в него. Я его на днях встретил в столовке, не узнал. Ест ножом и вилкой, галстучек, газета к чаю. Вот что карьеризм с человеком делает! Сереге же манеры прививать не надо. Знаешь, как они у себя в Ужгороде живут? Дома, сады, лошади, иномарки — другой мир, заграница…

Нет, к Сереге не подкопаться, он идеал. У него глаза черные, как маслины; волосы как проволока — смоляные, волнами, набриолиненные от природы; фигура танцора — узкое тело с перетяжкой в талии; тонкий с горбинкой нос и неисчерпаемые запасы сарказма в наш адрес. Машка, моя бывшая однокурсница — его любимая жена, подпольная кличка Рыжая или Мать. У нее практический склад ума и она не верит в перспективы нашего с Баевым союза, хотя он ей в целом вполне симпатичен. Машка видела всех моих предшественниц, отсюда и скепсис. Баев бывал здесь, и неоднократно — с Танькой, с Лией… с Тасей из сто одиннадцатой наверняка бывал… и Серега давал им ключ, и ели они котлетки из холодильника, майскими короткими ночами, под заливистые трели соловьев из университетского ботанического сада. Так что мой номер во втором десятке — и это в лучшем случае.

(Ну и что? Я-то знаю, что иду вне списка. Пусть только попробуют меня посчитать!..)

Баев у них с Серегой вроде великовозрастного сынка — пущай дитё веселится во дни юности своей, пока есть порох в пороховницах и ягоды в ягодицах. Или вроде любимчика-кота, которому можно то, чего нельзя хозяевам. Мне они искренне сочувствуют и хотели бы верить, что я сделаю из Баева человека, но в моих планах этого пункта нет — такого окультуривать только портить. Сама идея «делания» вызывает у меня глубочайшее отвращение. Манипуляции — это не к нам. Провалиться мне на месте, если я буду обращаться с Баевым, как с дрессированным пуделем. На что мне такой Баев?