Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На улице было теплей, чем дома, поэтому она вытащила из кухни стул и уселась на крыльце. Заболоченные земли переливались под солнцем, словно шелк. Солнце отражалось в лужах, ручьях, на мокрых камнях. Пустошь казалась новенькой, чисто промытой. Ребекка подумала о несчастном крошечном ребенке, который никогда не увидит этой красоты, и снова заплакала. «Утрата, — думала она, — какая бессмысленная, глупая, невосполнимая утрата».
Подняв глаза, вытирая слезы, она заметила какого-то человека: он шел через пустошь к ее дому по узкой тропинке между зарослями вереска. На мгновение ей показалось, что это Гаррисон вернулся проверить, как она, но тут же Ребекка увидела, что этот человек ниже ростом и старше, чем Гаррисон.
У каменной изгороди он остановился и снял с головы свою кепку.
— Доброе утро. Отличный сегодня денек, правда? — У него были седые волосы и загорелое морщинистое лицо. На спине мужчина нес заплечный мешок.
— Великолепный, — откликнулась Ребекка.
— Вы не нальете мне немного воды?
— Конечно. — Ребекка прошла в кухню и налила воду в кружку. Она протянула кружку незнакомцу, и тот выпил ее до дна.
— Давно вы так идете?
— Много дней, — с улыбкой ответил он.
— Несмотря на дождь?
Мужчина кивнул.
— Дождь мне не мешает. — Вокруг голубых глаз у него разбегались веселые морщинки. — Промокаешь, а потом высыхаешь, только и всего.
Его улыбка оказалась заразительной; Ребекка заметила, что улыбается тоже.
— Наверное, так и есть.
— Когда я увидел вас, — сказал мужчина, — мне показалось, что вы плачете.
Смутившись, Ребекка отвела глаза.
— Ничего страшного. — Она помолчала мгновение, а потом, неожиданно для самой себя, произнесла: — Нет, неправда. Но ничего уже не изменишь.
Она увидела, что его кружка пуста.
— Принести вам еще воды? — предложила она. — А может быть, вы хотели бы чашку чаю? Я как раз заварила свежий.
— Если вас это не затруднит, чай был бы очень кстати.
Она открыла калитку, впуская его в сад, потом приготовила чай и налила две чашки. Протягивая ему чашку с блюдцем, Ребекка заметила, что манжеты его пиджака обтрепались, а локти залоснились от долгой носки. У него был местный акцент. «Наверное, раньше он работал на одной из фабрик Манчестера или Шеффилда, — подумала она, — но потом фабрика разорилась, и теперь он проводит время странствуя».
Она вынесла ему стул, и мужчина присел.
— Какое блаженство, — выдохнул он. Гость бросил свой посох и мешок на траву и ослабил шнурки на ботинках.
Ребекка маленькими глотками пила свой чай.
— Куда вы направляетесь?
— В Бейкуэлл — наверное. А может, доберусь до самого Давдейла.
— У вас нет четкого плана?
— Я иду, куда ведут меня ноги. Планы не всегда воплощаются в жизнь, вам так не кажется?
— Планы, которые я строю, кончаются ничем, — горько заметила она.
— Почему же, дорогая?
— Понятия не имею. Думаю, мне просто не везет.
— Мама мне всегда говорила, что наше везение зависит только от нас.
— Значит, я сама виновата. — И опять, неожиданно для себя, Ребекка вдруг сказала: — Как вы думаете, если из-за вашего поступка происходит нечто ужасное, это ваша вина? Даже если вы этого совсем не хотели?
Мужчина задумался.
— Трудно сказать.
— Но я чувствую, что это моя вина.
— А чего вы хотели добиться?
— Только не этого. — В порыве честности Ребекка добавила: — Но я хотела причинить боль. — У нее из глаз снова полились слезы, затуманивая лицо незнакомца и окружающий пейзаж. — Я жалею, что нельзя изменить прошлое. Мне хотелось бы стереть его, чтобы все вышло по-другому. Хотелось бы снова понимать, что мне делать и куда идти.
Смутившись, Ребекка негромко усмехнулась.
— Простите, даже не знаю, зачем я все это вам говорю. Еще раз прошу прощения.
— Думаю, вам необходимо с кем-то поговорить. — Его улыбка была очень мягкой, добродушной.
— Может быть. — Пытаясь оправдаться перед ним, Ребекка добавила: — Видите ли, я только что была очень больна.
— Да, вы выглядите не совсем здоровой. Да и место тут уж больно отдаленное.
— Коттедж не мой. Мне просто разрешили в нем пожить.
— Я люблю одиночество, люблю бродить по холмам, но всегда приятно вернуться домой, к семье и друзьям. Проводя слишком много времени наедине с собой, порой начинаешь воображать всякие вещи…
Кто это сказал — он или она? Ребекка не была уверена. Ей казалось, что его голос эхом звучит у нее в голове. Сияние солнца на пустоши было призрачным, нереальным.
Они посидели еще немного, допивая чай. Отставив чашку, он сказал:
— Вы прекрасно завариваете чай. Благодарю вас. Думаю, мне пора. Надо пользоваться хорошей погодой, вы согласны?
— Может быть, я соберу вам с собой немного еды? Сегодня я возвращаюсь домой, так что она мне не пригодится.
— Было бы здорово, — ответил он.
Пока Ребекка собирала их чашки и блюдца, он снова заговорил с ней.
— Вы сказали, что не знаете, что вам делать. Думаю, первым делом обратитесь к доктору. Кашель у вас нехороший. — Мужчина встал со стула. — А потом сделайте следующий шаг.
Следующий шаг? Что, ради всего святого, он имеет в виду? Хотя, надо признать, насчет доктора незнакомец, пожалуй, прав.
— Да. Спасибо, — вежливо ответила она. — Пойду соберу, что у меня осталось: печенье и все такое.
На кухне Ребекка завернула остатки крекеров, сыра и других продуктов в вощеную бумагу. В голове у нее крутились его слова. «Всегда приятно вернуться домой, к семье и друзьям». Но у нее было не так уж много настоящих друзей, с матерью они не ладили, а у Мюриель для нее не оказалось места. Муж разбил ей сердце. Она чуть было снова не расплакалась, но сумела сдержаться.
Ребекка вышла на крыльцо. Солнечный свет ослепил ее; она закрыла глаза. А когда открыла, мужчина уже ушел. Стул стоял пустой, на траве не было ни его посоха, ни заплечного мешка. Озадаченная, она пошла к калитке, высматривая его. Незнакомец словно испарился. Она двинулась вдоль изгороди, окружавшей дом, надеясь, что он ушел не слишком далеко. Пустошь расстилалась перед ней, плоская и безлюдная. Она могла видеть на несколько миль вокруг — мужчины нигде не было.
Возможно, она провозилась на кухне дольше, чем ей казалось, ему надоело ждать, и он ушел. Ребекка вернулась к крыльцу. И там, глядя на дорожку, ведущую к воротам, поняла, что на земле не осталось его следов. Были только ее собственные — и ни одного чужого.