Наткнувшись на ничем не примечательный белый конверт, адресованный Тайлерам, она отправила его в «прочее» и продолжила схватку, разбрасывая счета, рекламки, уведомления и тому подобный хлам, пока в кухню не вошел Джим.

Супруг выпил кофе, даже не присаживаясь.

— Господи, — вздохнул он, — как же я не хочу идти в офис. Даже если меня никто не заметит, это все равно ад.

— Милый, я приготовлю на обед мясной рулет. Твой любимый.

— Ладно. Хоть что-то приятное впереди.

Через минуту Джим Дивайн вышел из дому и закрыл за собой дверь. Мириам закончила с почтой, помыла посуду, позвонила дочери и затем набрала номер соседки, Элизабет Тайлер.

— Лиз, дорогуша! Мы с Джимом вернулись вчера вечером. У меня здесь письмо, которое по ошибке бросили в наш ящик. Почему бы тебе не заскочить? Я совсем не в курсе последних новостей.

Мы с Конклином стояли в гостиной Тайлеров. С того момента, как миссис Дивайн принесла соседке попавшее не по назначению письмо, прошло пятнадцать минут.

На Элизабет Тайлер записка произвела эффект атомной бомбы. Теперь сходный эффект переживала и я.

Мы заходили к Дивайнам сразу после похищения, и мне запомнился их кремовый особняк в викторианском стиле, почти идентичный дому Тайлеров. В тот раз нам открыла домработница, Гваделупа Перес, которая и сообщила на ломаном английском, что хозяева в отъезде.

Тогда, девять дней назад, мне и в голову не пришло, что Гваделупа Перес, найдя подсунутое под дверь письмо, просто-напросто отложила его вместе с остальной почтой Дивайнов.

Откуда нам было это знать? И тем не менее на душе было тяжело, я чувствовала себя виноватой.

— Вы хорошо знаете Дивайнов? — спросил Конклин, обращаясь к Генри Тайлеру, нетерпеливо расхаживавшему по комнате. Отовсюду — со стен, столиков, пианино — на нас смотрела Мэдисон. Фотографий было множество — праздничные, семейные, портреты.

— Но ведь это же не они! Дивайны не имеют к похищению никакого отношения! — взорвался Тайлер. — Мэдисон пропала! Ее нет! — Он схватился за голову, но так и не остановился. — Поздно! Теперь уже поздно!

Я отвела глаза. Посмотрела на столик, посреди которого лежала написанная печатными буквами записка. Буквы были такие большие, что я без труда могла прочитать текст с расстояния в пять футов.

«Ваша дочь у нас.

Позвоните в полицию, и она умрет.

Почувствуем слежку, и она умрет.

Сейчас Мэдисон жива и здорова.

Ведите себя тихо, и с ней не случится ничего плохого.

Эта фотография первая. Каждый год вы будете получать новую фотографию Мэдисон. Может быть, она даже позвонит вам. Может быть, даже вернется.

Будьте благоразумны. Никакого шума.

И однажды Мэдисон скажет вам спасибо».

Вложенный в конверт вместе с запиской снимок был отпечатан на дешевом принтере примерно через час после похищения девочки. Мэдисон выглядела на нем чистенькой и опрятной; на ней были синее пальто и красные ботиночки.

— Мог ли он узнать, что мы не получили записку? Мог понять, что мы не собираемся нарушать его требования?

— Я не знаю, мистер Тайлер, и не могу строить предположения…

Меня оборвала Элизабет Тайлер. Заговорила она с таким напряжением, что на шее проступили жилы.

— Мэдисон такая умница. Она такая одаренная — вы и представить себе не можете. Поет. Играет. Она была самым счастливым ребенком на земле. А как она смеялась…

И что? Может быть, ее изнасиловали? Может быть, ее держат прикованной к кровати в каком-нибудь грязном подвале? Может быть, она голодна и ей холодно? Может быть, ей страшно? Что она думает о нас? Ждет ли еще? Или, может быть, все уже позади и ее душа в руках Божьих?

Мы только об этом и думаем.

— И мы должны знать, что случилось с нашей дочерью. А вы должны сделать все, что только в ваших силах. И даже больше. — Элизабет Тайлер посмотрела мне в глаза. — Вы должны вернуть Мэдди домой.

Пластиковый пакет с запиской похитителя лежал на моем столе так, что мы с Конклином могли легко читать текст.

«Позвоните в полицию, и она умрет.

Почувствуем слежку, и она умрет».

Мы все еще находились под впечатлением недвусмысленного предупреждения и не могли избавиться от неприятного, тошнотворного ощущения. Что, если мы, сами того не сознавая, своими действиями спровоцировали похитителя на крайние меры? Что, если мы стали невольными виновниками смерти Мэдисон Тайлер?

В полдень приехал Дэйв Стенфорд, и мы передали записку ему. Джейкоби позвонил в «Престо пицца» и заказал пирог. Конклин предложил Стенфорду стул, и мы приступили к работе.

Через час обсуждения у нас по-прежнему оставалась только одна ниточка: дело Уиттенов в Бостоне и дело Тайлеров в Сан-Франциско связаны через «Уэствуд реджистри».

Мы распределили фамилии клиентов агентства из скопированного Мэри Джордан списка и засели за телефоны. Через полчаса пирог был съеден, коробка полетела в мусорную корзину, а мы были готовы.

Конклин и Маклин составили компанию Стенфорду, а моим напарником на этот день снова стал Джейкоби.

Все было как прежде, пусть даже его задница уже не вписывалась в узкое сиденье.

— Извини, конечно, но выглядишь ты не лучшим образом, — заметил он, тяжело опускаясь рядом.

— Меня уже тошнит от этого дела с похищением, — призналась я. — Но раз ты упомянул, позволь спросить вот о чем. Тебе никогда не приходило в голову, что если я плохо выгляжу, то говорить об этом не обязательно, а лучше, может быть, соврать?

— Нет, не приходило.

Я вздохнула.

— Наверное, потому я тебя и люблю.

— Ты только мне про это не рассказывай, — ухмыльнулся он, резко поворачивая вправо на Ломбард-стрит и прижимаясь к тротуару.

Следующие пять часов мы разъезжали по адресам клиентов «Уэствуд реджистри», разговаривали с родителями и нянями. Солнце уже бросило розовый отблеск на скопившиеся на западе пушистые белые облака, когда мы вернулись во Дворец правосудия и присоединились к Маклину и остальным.

Долго не засиделись. Объединенные усилия пяти человек не дали никакого результата. Мы не услышали ничего, кроме благодарностей в адрес владельцев «Уэствуд реджистри» и их импортированных пятизвездочных нянь.

Разошлись около семи, договорившись встретиться утром и продолжить работу. Я отправилась на стоянку, села в машину и, выехав на Брайант, повернула в сторону Потреро-Хилл.

Город уже мигал огоньками уличных фонарей, когда я припарковалась наконец у милого дома.