Доллары растаяли один за другим в кондитерских Копакабаны и улицы Аугуста, в кафе и ресторанах, ушли на угощение литераторов, на приобретение дорогих, очень дорогих, драгоценных друзей. На рынке протекций сейчас настоящий бум: за то, что тебя, провинциального поэта, упомянут в литературной рубрике столичной газеты, ты должен оплатить обед на шесть персон в Музее современного искусства, а потом до ночи поить всю компанию шотландским виски в каком-нибудь баре.

И вот я снова на нуле, к чему были все жертвы? Ана Мерседес, заполучив туалеты от Ланса, стала строгой и неприступной. Как-то в воскресенье раскрываю литературное приложение к «Диарио да Манья» и натыкаюсь на два стихотворения за ее подписью; мне она их на просмотр не давала. Читаю – уж в поэзии-то я как-нибудь разбираюсь – и с первой же строфы узнаю стиль Илдазио Тавейры. Провел рукой по лбу: он у меня пылал от возбуждения и от пробивающихся рогов.

Как я страдал тогда, как страдаю сейчас: вижу ее во сне, кусаю подушку, которая хранит еще запах розмарина. Однако я и вида не подал, что терзаюсь ревностью, когда встретил их как-то на улице, они шли в обнимку. Илдазио заговорил об антологии, поторопил меня со стихотворениями, Институт, мол, требует представить рукописи. А эта потаскушка держалась со мной сдержанно и равнодушно.

В тот день и кашаса не могла приободрить меня: под утро, оглушенный, но не захмелевший, я написал прощальный сонет Ане Мерседес. Бывают такие страдания, что либо пускай пулю себе в лоб, либо пиши сонет. В стиле Камоэнса.

– Нет, это уж слишком, помилуйте… – Профессор Калазанс, казалось, вот-вот выйдет из обычного для него состояния благодушия и взорвется. – Фернандо Пессоа[40] – это уж извините!

Они собрались в кабинете Гастона Симаса, главы баиянского отделения рекламного агентства «Допинг», чтобы определить тему конкурсного сочинения на соискание премии имени Педро Аршанжо. Впоследствии, когда прошли уже празднества в честь столетнего юбилея, когда разочарование и злость уступили место иронической улыбке, профессор говорил, что сам факт их встречи для обсуждения важнейшего культурного события года не где-нибудь, а в рекламном агентстве – знамение времени. А как он описывал собрания и заседания – умора, да и только.

– Фернандо Пессоа – это тема возвышенная, а Педро Аршанжо был в известном смысле поэтом, – пояснил свою идею Алмир Иполито, поэтический эмигрант в рекламе, устремив на несговорчивого сержипанца свои томные, глубоко запавшие глаза. – Вы разве не читали в «Диарио да Манья» статью Апио Коррейи «Педро Аршанжо – поэт в науке»? Гениально!

– А что там такое? Что общего нашел этот ваш гениальный писака между Аршанжо и Пессоа? – Профессор не выносил эпитета «гениальный»: слишком часто он его слышал от дочери и ее подруг по любому поводу, особенно когда речь шла о кавалерах. – Нам известно, что Педро Аршанжо любил пропустить рюмочку-другую, так что же, прикажете теперь учредить премию фирмы «Сири́» или фирмы «Крокодил», а темой конкурсной работы объявить восхваление соответствующих марок водки?

– Это идея! – расхохотался Гастон Симас. – Если бы вы, профессор, сотрудничали с нами, вы стали бы светилом в рекламном деле. У вас великолепные идеи. Испанец из «Крокодила» наверняка заплатил бы за вашу мысль.

– Мало вам этого безобразия с рекламой «Кока-коко». Педро Аршанжо на службе сбыта прохладительных напитков! И так уж дальше ехать некуда!

Дона Лусия, супруга главного секретаря комитета, утверждала, что муж ее выходит из себя не более двух раз в год. Но в тот год, тысяча девятьсот шестьдесят восьмой, в связи с празднованием столетнего юбилея Педро Аршанжо это случалось с ним по меньшей мере два раза в день: сталкиваясь с глупостью, он горячился, кричал. Только с глупостью? Были и подлости, да еще какие! Намалевать Педро Аршанжо на рекламном щите – это еще полбеды, хотя профессор и видел в этом профанацию. А вот некий очеркист, вдохновение и труд которого были щедро оплачены, взял да и приспособил труды Педро Аршанжо к восхвалению колониализма, исказив их, конечно, до неузнаваемости – это уж подлость так подлость!

Профессор Калазанс с радостью послал бы эти дела ко всем чертям. Однако не в его обычае было отказываться от своих обещаний, и, кроме того, кто защитил бы тогда образ Педро Аршанжо, кто помешал бы низвести дело его жизни до простого собирания фольклора, выхолостить его труды, изъять все, что было в них жизненно важного, актуального и по сей день? Описание нравов и обычаев, изучение фольклора – важно, спору нет, но гораздо важней дать отповедь расизму, провозгласить равенство рас.

Калазанс проникся симпатией к этому баиянскому мулату, который, не располагая ни капиталом, ни хорошим заработком, ни достаточным образованием, сумел преодолеть все препятствия, стал не просто самоучкой, а большим ученым, задумал и осуществил оригинальное глубокое исследование, исполненное душевной щедрости. Жизнь его будет служить для грядущих поколений примером целеустремленности и мужества, проявленных в самых неблагоприятных условиях. Во имя этой любви к Педро Аршанжо профессор продолжал выполнять возложенные на него функции, оставался на своем посту.

– Забавно получается, – доверительно поделился он с профессором Азеведо, своим коллегой и другом. – Столько шума, суеты, возни вокруг юбилея Аршанжо, а меж тем его образ и смысл его деятельности искажаются. Да, ему воздвигают памятник, но они чествуют не нашего Аршанжо, а другого, вот именно, другого, непохожего на себя и обедненного.

– Совершенно справедливо, – согласился профессор Азеведо. – Столько лет они ничего не знали ни о нем самом, ни о его трудах – полное забвение. Но вот появляется Левенсон, и им волей-неволей приходится обратить внимание на забытого Аршанжо. Его вытаскивают на свет божий, впихивают в новые одежды, пытаются подтянуть повыше на социальной лестнице, чтобы сделать пригодным для использования. Но знаете, Калазанс, все это не так уж важно: труды Аршанжо в принципе не поддаются никакому искажению. А весь этот шум так или иначе приносит пользу, создает популярность нашему местре с Табуана.

– Я порой просто выхожу из себя, меня охватывает отчаяние!

– Ну, зачем же так… Кроме мошенников, в подготовке юбилея участвует и немало порядочных людей. Есть энтузиасты, искатели, которые исследуют труды Аршанжо, руководствуются ими в своих работах, обнаруживают новые вехи нашего развития. Вот книга профессора Рамоса – монументальное произведение, настоящий памятник Аршанжо. А ведь стимулом к ее созданию послужил наш запрещенный семинар.

Семинар этот, хоть его и извели на корню, все же дал плоды в виде книг и изысканий.

– Да, вы правы. Даже ради премий за изучение наследия Педро Аршанжо имеет смысл ломать копья.

И вот теперь выбор темы конкурсной работы на соискание премии имени Педро Аршанжо заставил профессора еще раз возмутиться, потерять самообладание: