интерес к показным и пустым развлечениям, потворствуя тем самым безделью, коим, с моей точки зрения, и объясняется в значительной мере крайняя бедность низших слоев общества. Никак не меньше половины времени, которое можно было бы употребить с толком, тратится на нескончаемый религиозный балаган.

Но коль скоро письмо это и без того уже растянулось на много страниц, я отложу до следующего случая то, что собирался сказать о людях этого города. Пока же примите, дорогой сэр, мои заверения в том, что я всегда предан Вам, и пр.

Письмо пятое

Булонь, 12 сентября 1763

Дорогой сэр,

пребывание мое в этих местах затянулось. Вплоть до последних нескольких дней я продолжал купаться в море, отчего чувствовал себя гораздо лучше, хотя лето выдалось холодное, сырое и неуютное. Все здесь рассчитывали на хороший урожай, я сам, разъезжая по здешним местам, с удовольствием смотрел на поля ржи, овса и ячменя, однако посевы погибли под дождем, и, кроме пожухлой соломы и сгнивших колосьев – загубленного труда землепашца, ничего не видать. Земля теперь в состоянии прокормить разве что несколько отар тощих овец, что щиплют жнивье и траву под присмотром пастуха с палкой и собак; каждую ночь пастух ложится посреди своего стада в крытом соломой домике на колесах, чтобы защитить стадо от волков, которые иногда, особенно зимой, становятся очень свирепы.

Два дня назад мы с миссис Б.[164] и капитаном Л. отправились в деревню Сомер, находящуюся на парижской дороге, лигах в трех от Булони. Неподалеку раскинулось аббатство бенедектинцев, окруженное большими красивыми садами. Хотя по правилам их ордена мясо им есть запрещается, они могут питаться дикой уткой, которую держат за рыбу. Когда же им хочется отведать крепкого bouillon, или куропатку, или цыпленка, им ничего не остается, как сказать, что они неважно себя чувствуют; в этом случае свой аппетит больной утоляет наедине с самим собой в собственной келье. Церковь очень красива, однако внутри грязно. Главным курьезом этих мест является английский мальчуган лет восьми-девяти: отец отправил его сюда из Дувра учить французский язык. Не прошло и двух месяцев, как юный британец стал главарем местных мальчишек, в совершенстве изучил французский и почти забыл свой родной язык. Но вернемся к булонцам. <…>

Такого понятия, как чистоплотность, в этой стране не существует. В каждой комнате стоит непременный armoire, то бишь гардероб, и очень нескладный комод. Отсутствие хороших рук и деловой сметки чувствуется во всем. В доме нет ни одной двери или окна, которые бы плотно закрывались. Петли, замки и щеколды сделаны из железа, но работа очень грубая и неумелая. Плохи даже дымоходы: они столь широки, что пропускают и дождь и солнце, да к тому же еще нестерпимо дымят. Еще больше, чем чистоплотности, этому народу не хватает утонченности – следствия чистоты ума. Им совершенно неведомо, например, то, что зовется у нас благопристойностью, – могу привести несколько примеров, каковые приведут в ужас даже жителей Эдинбурга[165]. Нет ничего более нелепого, чем объяснять поведение, которое вызовет оторопь у всякого приличного человека, разницей в обычаях. Судите сами, может ли ссылка на обычай оправдать чудовищную неблагопристойность французской дамы, которая в присутствии гостя сбрасывает свой не слишком чистый халат да еще рассуждает с ним о своих lavement, medicine и bidet?![166] Итальянская signora, нисколько не стыдясь, сообщит вам, что в такой-то день она начинает лечиться от сифилиса. Знаменитый реформатор итальянской комедии изображает ребенка, который испражняется прямо на сцене: «Ое, no ti senti? Bisogna desfassarlo; fa cenno che sentesi mal odore»[167]. Когда одна моя знакомая француженка отправлялась в укромное место, ее поклонник, ни на шаг не отходя от двери нужника, развлекал ее всевозможными bons mots[168]. Хотелось бы знать, вправе ли знатная дама говорить и действовать таким образом, не рискуя вызвать отвращение у всякого мужчины, который сохранил остатки воображения и здравого смысла, даже если своим поведением она не нарушает национальных обычаев? Вообще, тем или иным обычаем можно оправдать поведение самое гнусное и противоестественное. Парижанин отдает предпочтение умерщвленной плоти; житель Леджиболи не станет есть рыбу, пока она полностью не протухнет; «цивилизованные» жители Камчатки пьют мочу своих гостей, которых они споили, а вот на Новой Земле предпочитают спиртному ворвань; гренландцы едят из одной миски со своими собаками; кафры на мысе Доброй Надежды мочатся на тех, кому они хотят оказать высшие почести, овечьи же внутренности почитаются у них лакомством самым изысканным. Хорошо воспитанный француз макает пальцы, коричневые от нюхательного табака, в тарелку с рагу. Еще не прожевав мясо, он извлекает из кармана табакерку и запускает табак в нос, сопровождая это движение самыми красноречивыми жестами, после чего извлекает носовой платок, это знамя нечистот, и, используя табак и платок одновременно, обдает своими милостями всех тех, кто имел счастье сесть подле него. Следует признать, впрочем, что француз не станет пить из кружки, откуда, в соответствии с английским обычаем, только что хлебали пиво два десятка слюнявых ртов. Здесь у каждого свой собственный бокал, из которого сидящий за столом время от времени отпивает вино или воду, также подаваемую к ужину. Вместе с тем я не знаю обычая более отвратительного, чем привычка французов при всех полоскать рот из стоящих на столе стаканов с водой: одни чинно вкушают, другие же в это самое время набирают полный рот воды, булькают и сплевывают мутную жидкость с остатками пищи, нисколько этим не смущаясь. Я был знаком с одним молодым человеком, который, увидев, как изо рта его возлюбленной изрыгается зловонный фонтан, вмиг избавился от своего увлечения. Нисколько не сомневаюсь, что я доживу до того дня, когда возродится гостеприимный обычай древних египтян; и тогда за стулом каждого вкушающего будут ставить «трон», а также класть изрядное количество использованной бумаги, дабы приглашенные на обед могли облегчаться, что называется, не отходя от стола. <…>

На днях мы имели честь быть приглашенными на торжественный ужин, который устраивал, не пожалев во славу Франции денег на угощенье, мсье Б. (Бувье. – А. Л.). Он пригласил молодоженов, а также свекровь и тестя, мсье Л-и (Лувиньи. – А. Л.), принадлежавшего к дворянскому роду Монтрёй. Пришел и кое-кто из городских купцов, а также дядя мсье Б., веселый упитанный человечек, который в свое время служил на английском флоте и очень походил на бочонок; своим обществом удостоили нас также отец К., уроженец Ирландии, vicaire, или викарий здешнего прихода[169], и сын мсье Л-и, миловидный подросток лет тринадцати-четырнадцати. Repas[170],