Поиск выхода из зазеркалья

— Ты тоскуешь о Гелии?

— Тоскую ли я о Гелии? Если бы я знал, как всё будет, я бы удушил её ещё тогда, когда валялся с ней в постели, пропитанной насквозь моим вожделением к ней как к нереальному сокровищу, воображая, что нашёл своё неземное счастье. А эта сука присосалась своими присосками и проросла внутри меня. Но даже ещё тогда, когда я впервые увидел тебя, я мог бы вырвать её из себя, ты давала возможность, силу это сделать. Но ты сбежала, и я остался, опутанный ею как ядовитой грибницей. Сейчас, когда она сдохла, у меня внутри какая-то жуткая и незримая каверна, и её нельзя вылечить. Как? Чем? До сих пор загибаюсь тут, а ты одна могла бы и сейчас мне помочь, но ты же не видишь во мне человека, только какого-то низкого самца, годного только для твоей спаленки.

— Нет, не так, я…

— Если бы не я, был бы Антон. Тебе было всё равно кто. Лишь бы здоровый самец.

— Нет! Я сбежала лишь потому, что погиб Нэиль. Гелия уверяла, что виноват во всём был ты…

— Мне до сих пор жаль Нэиля. Он был талантливый человек. У меня и оружия не было. Я его просто позвал, назвал себя, мне хотелось всё выяснить, почему он, якобы любя Гелию, не поговорил со мной? Почему терпел её ложь? Я хотел всё развязать и уйти к тебе, а она могла идти на все четыре стороны. Но он неожиданно начал стрелять. Выпустил семь пуль, и три попали, две в руку, а одна ударилась о бронежилет и отскочила. Я никогда не ходил по улицам вашей столицы без защиты, всегда ожидал нечто подобное. И он сразу стал стрелять. За что? Потому что сука Гелия описывала ему монстра, не способного к пониманию. Я разве был таким? Она ненавидела меня за лучшие проявления моего существа, она не любила людей, понимаешь? Потому что не была человеком, и её тошнило от людей. А ты говоришь, что она всех любила. Не могла она никого любить. Какая-то инопланетная хрень в облике женщины. Будто из чёрной дыры вылезла. Она умела лишь изображать любовь на своей картонной сцене, но в жизни она не умела ничего чувствовать. Отвергала лучшие из человеческих живых чувств, но при этом висела на мне как пиявка. Пила мои соки. Я же через неё стал противен сам себе. Только ты дала мне тогда в её скверной ледяной спальне уже утраченные ощущения, что я могу быть кому-то желанен. Эта тварь боялась жизни и бедности, на всё шла, лишь бы сохранить свою материальную основу для своего порхания и блеска.

— Ты же сам признавался, что любил только её одну… ты противоречишь себе через слово. Чего ты теперь-то так свирепо о ней говоришь?

Он не пожелал пояснить то, в чём и сам запутался, — Хорошо. Не будем о прошлом. Но тут, уже после всего, почему ты возжелала взаимности Антуана? Если я стал противен тебе после наших «сеансов насыщенного секса» в машине, зачем ты с покорностью приняла все те игры у себя в «Мечте»?

— Если бы так было, ты не ушёл бы от меня невредимым, когда залез в мою постель! — крикнула она, — у меня нож спрятан под подушкой от насильников. И меня бы оправдали. А ты жив и здоров…

— Да ну? Ты и понятия не имеешь, что такое вонзить нож в человека, дурёха! Если бы ты и решилась им размахивать, я обезоружил бы тебя мгновенно и, конечно, ушёл бы прочь. Но ты всё приняла с готовностью. Потому что тебе было всё равно кто, — я или другой. Твоё желание не было привязано ни к кому, оно было само по себе.

— Конечно, я же кошка, как ты и сказал мне ещё тогда, в лесу…

— Я как раз говорил обратное. Не выворачивай всё наизнанку. Я совсем не обличаю тебя ни в чём. Ты тоже устала от одиночества. А смогла бы открыто пойти на отношения со мной?

— Стать женой?

— Нет. Только иногда. Когда возникнет у тебя или у меня такая вот потребность в очередном «сеансе насыщенного секса», — и он сощурился, подчеркнув насмешливой интонацией слова о «насыщенном сексе».

— Я на это не пойду. Я не буду падшей. Как Эля. Она так с радостью. Обратитесь к ней, она жаждет любого, кто ей это предложит. — Нэя поправила свою причёску, глядя в сферу заплаканными и жалкими глазами, но придав своему лицу гордый вид, как умела. Охваченная обидой от его откровений, она не собиралась соглашаться на сомнительное предложение, способное сделать её мишенью для нападок посторонних и немилосердных совсем людей.

— «Падшей», — передразнил он, — как можешь ты ею быть, если ты чиста?

— Но так будут меня все называть. Будут обзываться, травить, перестанут шить у меня платья. Что я буду тогда тут делать?

— А те, которые не «падшие», они-то чем лучше?

— Они проходят ритуал в Храме Надмирного Света. Это так красиво, возвышенно, это даёт человеку покровительство не только закона, но и высших сил.

— Ну да. Ритуалов мне как раз и не хватает. И так стал дикарь дикарём. А теперь вот и ритуалы. Это же смешно! Ты же была счастлива и без ритуалов… У нас здесь свои законы, кто посмеет тебя тронуть? А ради Антуана готова была пойти на нарушение своих традиций. Что же, тебе так важно мнение окружающих людей только тогда, когда дело касается меня?

— Дело не в одних ритуалах. Я всегда понимала их условность. Мне, конечно, важна только любовь. Но разве у тебя она есть ко мне?

Сейчас Рудольф был почти прежним, Лицо его размягчилось, и ей захотелось, чтобы он подошёл к ней, а она бы его обняла, прижалась крепко и искренне. Но он не подошёл.

— Что же ты не используешь свою внешность, как делают другие здесь? Невзирая на ваши, якобы суровые, законы? Как Эля? Ах, как же я забыл, твоя любовь стоит настолько дорого, что ни у кого из окружающих тебя здесь таких денег нет.

— Разве я у тебя что-то брала за любовь… — тут она едва не подавилась своими же словами, вспомнив о тех деньгах, что он ей давал после каждого «сеанса насыщенного секса».

— Я и так всё брал без спроса, — он, видимо, о тех деньгах искренне забыл. Или же в его представлении это была ничего не значащая мелочишка, — Захотел и взял. Хорошо тебе было