— Называется «Белые рыцари».

Я ждала хоть какой-то реакции, но реакции не последовало. Фомин тщательно упаковал картину и, к моему удивлению, не стал возвращать ее на место, а понес с собой — видимо, чтобы забрать из мастерской.

— Марк Михайлович, — жалобно начала я, — прошу вас, можно мне узнать про «белых рыцарей»?

Театрально вздохнув и протрезвев после упоения работой, Фомин молча указал мне на видавший виды кожаный диван, а сам устроился в кресле напротив:

— Про «белых рыцарей», говорите? Но причем здесь выставка?

Обрадованная тем, что разговор все-таки продолжается, и боясь, что в любой момент он свернется, я стала сбивчиво говорить о Крутилове, о Водонееве, о предполагаемой связи между их гибелью, о фразе Ники Маринович на Сашиных похоронах, о рассказе Людмилы Стрельцовой и даже о моих статьях, вышедших накануне… В какой-то момент мне самой вся эта история показалась неуклюжей, что называется, притянутой за уши, но «Остапа несло», и остановиться я уже не могла. Я цитировала Сашины стихи, передавала свои разговоры с актерами, приводила домыслы, мнения, сплетни. И когда с горем пополам добралась до точки, он все так же смотрел на меня ничего не выражающим взглядом. Затем произнес:

— Честно говоря, я ни черта не понял. То, что вам рассказала Людочка, это правда, чистейшая правда. Но как девушка впечатлительная, она значительно сгустила краски. Тайное общество! Рыцари! Орден! Не смешите меня, дорогая. От скуки выдумали, да, от скуки и зуда общения — ну, чтобы не просто собираться и трепаться. Чтобы не как все — это понятно? Да, девушек не брали, набивали цену. Мы никого не брали — так хотелось выделиться.

— А разговоры? О чем говорили?

— Святые угодники! Да не помню! Не о талонах на продукты — это точно. Тогда, в конце восьмидесятых, начали реанимировать искусство Серебряного века, и косяком пошли изданные на Западе воспоминания эмигрантов. Ну, обсуждали, спорили чего-то. Столько лет прошло…

— А название?

— Гоша придумал название. Белые — благородные то есть. Может быть, тут и «Белая гвардия». Мы же все из простых, а хотелось породы. Думаю, в этом все дело.

— А правда, что вы грезили о славе?

— О славе грезят все.

— Не все.

— Нет, мы не грезили, мы знали.

— Знали что?

— Что при известном упорстве каждый из нас способен взойти на ту вершину, которую для себя обозначил. И мы поклялись, что взойдем.

— А говорите, что не было клятвы! — улыбнулась я в красную шаль.

— Нет, кровью ни на чем не расписывались. Все было в форме шутки, прикола.

— За успехом обычно едут в Москву. И, говорят, чем раньше, тем вернее. Отчего не поехали вы?

— Ну, во-первых, для нас, недавних жителей глубинки, и Город уже был столицей. А, во-вторых, хотели опровергнуть «правило Москвы». Ужасно, знаете ли, без Москвы хотелось.

— И вы мне говорите про шутку! Ничего себе шутка. Позиция!

— Ах, оставьте! Как это сейчас говорят, приколы и стеб. Чтобы вы поняли, кое-что расскажу. Погодите минутку.

Фомин встал, направился в кухню и через минуту вернулся с дымящейся трубкой, мгновенно наполнившей пространство густым сладковатым ароматом:

— На одном из собраний Вадька, Вадим Кириллович Арефьев, предложил такую хохму: а не слабо нам, гениям искусства, проникнуть ночью в музей, он же бывший Кафедральный собор, и выпить там на брудершафт с бога-ми-истуканами? И мы решили: гениям искусства не слабо.

— Но там сигнализация, охрана!

— А Вадьке по фиг — он дружил с искусствоведшей, и та бралась открыть нам черный ход и отключить сигнализацию. Прошлый век, камер не было, точно.

— А если б вас поймали и в тюрьму?

— Ну, так ведь не поймали! В час ночи мы пробрались в галерею и очень тихо поднялись под купол — в верхний зал с деревянной скульптурой. И, доложу я вам, какие же в музее лестницы скрипучие! А ночью, в полной тишине — как гром средь ясного неба, страх и только. Мы шли цепочкой, снявши обувь, и этот путь был просто бесконечен. Когда проходили отдел современного искусства, услышали, как внутрь зашли два милиционера — что-то им, видать, показалось, и Тая — так звали нашу проводницу — впихнула нас в подсобку. Конечно, если бы охранники пришли с собакой — все… Но они заявились одни, осветили углы и вернулись к себе, а мы, приняв для храбрости на лестнице, продолжили экскурсию. Но, если честно, было жутко: света нет, фонарь зажечь нельзя, мы двигались практически наощупь. И вот представьте: поднимаемся под купол, а там в небольшие фигурные окна льется молочный лунный свет, да такой яркий, что выхватывает в кромешной тьме то суровое лицо, то костлявую руку, то жезл, то кресты. От неожиданности я вскрикнул, но Шура подскочил и зажал мне рот. Вот, доложу я вам, при каком освещении их и нужно показывать: зыбкий свет, огроменные тени, инфернальность картинки. Не знаю, сколько мы так простояли. А очнулись от резкого стука: автор идеи, Арефьев, взял и грохнулся в обморок. Влили водки — ему и себе, настроение сразу повысилось. Страх пропал — сообразили, что милицейская будка стоит с дру-гой стороны, да и окошки очень небольшие, с улицы свет не увидят, обнаглели до такой степени, что зажгли свечи.

— Для тайной вечери с искусством…

— Опять налили, чокнулись с богами. Раз, второй, еще по полной. Как самый малогабаритный, Шура залез к Христу в келью — помните, там экспонат такой, «Христос в темнице»? — и выпил с ним. А Гоша, самый смелый, — с Саваофом. Я еще сказал: не надо, ну выпей с ангелом, какая тебе разница? Нет, надо с Господом-отцом! А Вадька чокнулся с другим Христом, стоящим, и попросил содействия и помощи в карьере. Мы все просили покровительства и силы.

— Да, остроумно: выпить с богами и тем уравнять себя с ними.

— Что-то вроде того. И представьте, несколько постаментов там как раз оказались пустыми, и мы заняли их, как нам представлялось, в эффектных позах.

— И было не страшно? Ни капли?

— Ну, после триста грамм не страшно.

— А потом?

— А потом ушли. Но мне долго было не по себе — ходил, замаливал у батюшки.

Фомин замолчал, попытался унять вдруг охватившее его волнение еще одной порцией табака, но погасшая трубка никак не желала разжигаться, и он в сердцах ее отбросил.

— Марк Михайлович, как вы думаете, гибель Крутилова и Водонеева может быть связана с «белыми рыцарями»? — завела я опять свою песню. — Или как-то между собой?

— Я же вам объяснил: прикол и шутка. Теперь вот есть что вспомнить — разве плохо? Мы годами не общались — какая связь? Откуда? Как?

— Почему не общались-то? Вы же могли приглашать их на выставки, ходить к ним на спектакли.

— Все были заняты собой и личными проектами.

— И как закончилось общество рыцарей?