— Это фатьшивка, — сказал Степанов.

— Значит, три человека, моих соотечественника, лгут, а лишь вы говорите правду?!

— Повторяю, — отчеканил Степанов, — я никому, никогда и нигде не платил денег! Я неофициальное лицо, я... Словом, я настаиваю, чтобы мы сейчас же позвонили этому самому Ранненсбургу!

— Ранненсброку! — так же отчеканил Золле. — И мне стыдно за вашу ложь!

— А я не стану продолжать разговор в таком тоне!

— Господа, но нельзя же так! — Лицо Ростопчина сделалось морщинистым, стало видно, что он стареет, быстро, по дням стареет. — Надо же обо всем говорить спокойно...

Золле сбросил руку Степанова со своего колена и обернулся к Ростопчину:

— Это вы можете говорить спокойно! И он, — кивнул он на Степанова. — А я не могу! Не могу, ясно вам?

И, резко поднявшись, выбежал из «Клариджа».

(Через две минуты после того как позвонили из холла и сказали, что внизу ждут на бутылку белого вина «либефраумильх семидесятого года» — пароль, означавший, что операция с Золле прошла успешно, — Фол набран номер 752-9712; когда телефонист отеля ответил, попросил семнадцатый номер, мистера Грибла, представился Ваксом из Нью-Йорка, фирма по реставрации старины и скупке произведений изящных искусств, сказал ему, что все улажено, серьезного конкурента во время завтрашнего мероприятия не будет; интересующую штуку можно взять по вполне пристойной цене, дело сделано.

Мистер Грибл только что прилетел из Америки; действительно, любитель русской старины; вместе с другими коллекционерами арендовал чартерный рейс; после того как вышел из дела с девятью миллионами наличном счету, начат собирать живопись; земли в Техасе сдавал в аренду, лишняя подстраховка на случай «черной пятницы», инфляции типа двадцать девятого года; земля — она и есть земля, самое надежное вложение капитала.

— Я признателен за информацию, мистер Вакс. Гонорар, как и уговаривались, будет переведен вам после окончания завтрашних торгов. Спокойной ночи.

Фол поднялся, закурил, прошелся по номеру; что ж, первый гонорар неплох, однако главный — впереди, если Врубель, ушедший к Гриблу, поставит крест на альянсе Ростопчин — Степанов — Золле; даже если немец вдруг и пошлет «экспрессом» свои документы о том, что Врубель был похищен, князь их не получит, вопрос проработан; Степанов — тем более; да и потом Золле не знает, где он остановился; можно спускаться вниз, рейнское вино с мудреным названием, «молоко любимой женщины» воистину прекрасно, почему бы не начать с него?!

Фол позвонит в лобби, попросил пригласить к аппарату мистера Джильберта, сказал, чтобы за немцем п р и с м о т р е л и, не более того; события ни в коем случае не форсировать; если решит вешаться, воспрепятствуйте, он нам нужен живым и в полнейшем сознании; сейчас джентльмен на последнем градусе истерии, возможен срыв; я должен знать, каким теплоходом он отплывет или когда вылетит в Бремен; на аэродроме его обязаны встретить наши люди; дорога успокаивает или же, наоборот, доводит до последнего предела; и то и другое равно выгодно комбинации.

Позвонил Ричардсону в Гамбург, попросил запускать в дело прессу; время, место прибытия Золле и точную дату сообщит Джильберт, включите автоматический ответчик на телефонном аппарате, если решите отлучиться надолго.)

— Ну и что? — спросил Степанов. — Конец предприятию?

Князь устало спросил:

— Выпить хочешь?

— Очень.

— Я тоже. Едем отсюда к чертовой матери.

— Едем.

— К итальяшкам? Или китайцам?

— Ты ж хотел к итальянцам... Только у них все мучное, не боишься разжиреть?

— Боюсь. Едем к китаезам. Обожаю этот народ.

— Я тоже. Они музыкальные...

— Почему?

— Не знаю... У них такие мягкие пальцы... И голоса колокольчатые.

Ростопчин чуть поднял руку, к нему сразу же подошел официант; склонившись, по-воробьиному повернул голову, словно рассматривал какую невидаль.

— Пожалуйста, подскажите, какой китайский ресторан считается в Лондоне самым хорошим? — спросил князь.

— Я сейчас же наведу справки, сэр. — Официант отошел к портье, что-то сказан ему, тот ловко открыл один из двадцати справочников, лежавших у него под рукой; листал их, как учитель истории, профессионально. Через три минуты официант вернулся, принес листок бумаги (весь в тисненых разводах, герб «Клариджа», шрифт золотой, нет на них, дьяволов, бумажного голода) с адресами и телефонами тринадцати ресторанов. — Это наиболее престижные, сэр. Всего в городе более двухсот китайских заведений, однако мы не считаем возможным рекомендовать их вам. Если позволите дать совет, я бы предпочел ужин в «Пекинз мун», Рондэй-роуд, шесть, Валворс, любопытная кухня, — не Кантон, те фокусничают, настоящий Пекин...

— Благодарю, — ответил князь, поднимаясь. — Завтра я скажу, насколько ваш совет был точным.

Они вышли из отеля; швейцар в своем коричневом котелке сделал рукою факирский жест, сразу же подкатил старомодный черный «остин»; Ростопчин назван адрес; поехали; внезапно лицо князя замерло, еще больше осунулось:

— Мне это очень не нравится.

— Мне тоже.

— Я не о том... За нами следят, Митя.

— Зачем? Кто?

— Не знаю... Те двое, что сидели рядом за столиком в лобби, выскочили следом и едут за нами... Очень странно...

— Что ж, для тебя авантюра, для меня сюжет...

— Официант сказал — «Пекинз мун»... Они слышали... Очень хорошо... Ты же не воевал, Митя?

— Я не воевал, Женя.

— Видишь, а я воевал. Точнее — сражался. Партизаны не воюют, они сражаются... Послушайте, — обратился он к шоферу. — Я вам буду очень благодарен, если вы сделаете так, чтобы наша машина проехала под желтый свет. Следом идет автомобиль с теми людьми, которых я не хочу более видеть.

— Да, сэр, — ответил шофер, — но штраф довольно высок.

— Не сомневаюсь, — ответил князь; Степанову сказал по-русски: — Наверное, они не поедут на желтый свет, они же убеждены, что мы отправились в «Пекинз мун»...

Он достал из кармана бумажку, принесенную официантом, дал шоферу другой адрес: Холливуд-роуд, шесть; ресторан называть не стал; уроки маки, покачал головою:

— Знаешь, напиваться мы с тобою пока не будем. Есть что анализировать. А эту работу можно делать лишь на трезвую голову...

(Люди Фола действительно поехали в «Пекинз мун», потеряв такси с Ростопчиным и Степановым.)

Ростопчин и Степанов устроились в «Голден дак» в глубине зала; °Фициант сразу же принес свечу, зажег ее; подал тяжелые меню, выслушал заказ и засеменил на кухню. Лоб Ростопчина был по-прежнему изрезан морщинами; Степанов не видел его таким никогда еще — маска, а не лицо.

— Сейчас будем звонить к юристам, — сказал Ростопчин. — Хорошо бы найти зубастых журналистов. У тебя здесь никого нет?