Траншеи облетел новый приказ:

— Без команды не стрелять! Сигнал открытия огня — длинная пулеметная очередь.

Селюшкин повторил приказ отделению и дослал патрон. Почему-то подумал беззлобно: «Вот ведь дураки, на верную смерть идут!» Спокойно выбрал живую цель — невысокого плотненького солдата.

Слева хлестнула длинная пулеметная очередь. Одним из первых ткнулся в землю солдат, которого Селюшкин держал на прицеле...

Селюшкин помнил, как тогда он удивлялся собственному спокойствию: в атаку же самураи прутся, чтобы убить и его, и товарищей, а он спокоен, расчетливо прицеливается и без промаха стреляет...

Выбита первая вражеская цепь. Идет вторая, обреченно перешагивая через трупы. Но вот и она дрогнула, заколебалась, а потом повернула вспять, провожаемая пулеметными очередями и винтовочным треском. На нее, ощетинившись штыками, двинулась третья цепь. Удиравшие повернулись обратно, а вскоре залегли вместе с теми, кто заслонял им дорогу в тыл. И тут же лихорадочно замелькали короткие лопатки, вздымая фонтанчики земли.

— Самураи в землю зарываются! — прокричал кто-то ликующим голосом. — Не понравилось пограничное угощение!

Замолчали наши пулеметы. Кое-где раздавались только одиночные винтовочные выстрелы, и они смолкли — последовала команда «Прекратить огонь!». Как хорошо потрудившиеся люди, бойцы принялись скручивать цигарки.

Но короткой была эта передышка. То самое, что Селюшкин и его товарищи видели и слышали издалека, когда выдвигались сюда, — свирепую артиллерийскую обработку, пришлось в самом скором времени испытать на себе. И по единой цигарке не успели выкурить.

Вздрогнула земля, в уши ударили оглушительный треск и хруст, все вокруг заволокло едким дымом и пылью, с неба посыпалась земля. Селюшкин невольно втянул голову в плечи и, сжавшись в комок и обняв винтовку, опустился на дно траншеи, помимо своей воли стал испуганно отмечать: перелет, недолет, а вот совсем рядом рвануло... Кто-то жалобно вскрикнул. И Селюшкин пришел в себя: негоже ему, отделенному, раскисать вот так. Он метнулся на крик. Один из новичков беспомощно осел на дно траншеи и расширенными глазами оторопело разглядывал свою руку — обрубок без кисти, и оттуда лилась кровь в рукав гимнастерки.

— Опусти руку! — сказал Селюшкин.

Боец опамятовался, послушно опустил обрубок и заплакал обильными слезами:

— А ведь руки-то у меня нету...

Селюшкин — и откуда только взялась сноровка у него! — бинтом из своего индивидуального пакета туго перетянул руку повыше раны, и кровь перестала бежать. Потом деловито и спокойно забинтовал. Перевязывал и говорил, как маленькому:

— Ну, ладно-ладно, браток... Разве плачут в бою? Ты хорошо повоевал — вон ведь сколько самураев накрошили мы, они уже никогда не поднимутся. — Осторожно, по-дружески потрепал его по-плечу: — Крепись, парень, как только стихнет, мы тебя в санчасть переправим... Пойду пока погляжу, как там наше отделение поживает...

— Подожди маленько, я тебе скажу, отделенный, как это произошло. Чтоб другие не допустили... Я оставил винтовку на бруствере, потом потянулся рукой за ней, тут меня и шарахнуло...

Снаряды по-прежнему падали густо. Японские артиллеристы, наверно, решили, что в первой траншее со всем живым покончено, и снаряды укладывали чуть позади.

— Ничего, браток, в первом бою всем не по себе... А винтовку, конечно, нельзя оставлять на бруствере. Это само собой, это ты правильно говоришь.

— Спасибо, отделенный. Ты иди. Может, в нашем отделении еще с кем беда...

Да. В отделении был убитый и еще двое раненых — одного царапнуло осколком в щеку, другому раздробило плечо. Обоим раненым первая помощь была уже оказана — соседи побеспокоились, а от убитого и следа не осталось — разнесло прямым попаданием снаряда. Теперь в отделении вместе с командиром осталось семеро — ничего, еще можно повоевать.

Селюшкин понимал, что его командирский долг обязывает сказать уцелевшим бойцам что-то подбадривающее, но ничего такого не пришло в голову.

— Вот колошматит, зараза! — сказал он хриплым и сдавленным голосом и не узнал своего голоса.

А бойцы еще и его стали подбадривать:

— Живы будем — еще всыплем самураю!

— Не тревожься, отделенный, мы тут крепко сидим — и снарядом не сковырнешь!

— Вообще-то не мешало бы щец или каши подбросить для бодрости духа.

— Ишь ты, чего захотел! Будешь хлебать вперемешку с землей и осколками.

— Ничего, и осколки переварим!

— Ребята, смотрите-ка, наш-то отделенный вроде бы не из русских, а из чистокровных негров!

Вообще-то, все стали черномазыми — лица покрылись земляной чернотой, перемешанной с потом, только белки глаз отсвечивали да зубы сверкали белизной.

Японцы снова перенесли огонь по первой траншее. Хрястнуло рядом, и оттуда донесся вскрик — опять кого-то зацепило. Обрушилась земля, и завалило траншею. Перепрыгнув через завал, Селюшкин увидел, что возле раненого уже кто-то копошится. Это был старший лейтенант, помощник коменданта, тоже раненный — на лбу у него была повязка, уже потерявшая белизну.

— Рассвирепели самураи — хорошо мы их угостили!.. Приведите оружие в порядок, огневые позиции, траншеи... Ну держись, младший сержант, — скоро в атаку попрут самураи. Бегу встречать подкрепление — вот-вот матушка-пехота должна прибыть и артиллеристы наши. — Он улыбнулся, пожал руку: — Передайте всем благодарность от командования! — и исчез, перепрыгнув через завал.

Вскоре появилось подкрепление. На участок, который обороняли бойцы Селюшкина, прибыло два полнокровных отделения и даже расчет станкового пулемета. Все они свалились будто с неба, попрыгали в траншеи, возбужденные, грязные, — добирались сюда по-пластунски.

— Жарко тут у вас! — сказал пулеметчик.

— Час уж, как земля дыбом стоит, — ответил Селюшкин.

Вместе с бойцами-пехотинцами прибыл молоденький лейтенант. Он быстро расставил людей по местам, указал позицию пулеметчикам, и они по-хозяйски обстоятельно принялись оборудовать ее. Селюшкин свое поредевшее отделение сосредоточил поближе к себе и, как только приутих артобстрел, отправил раненых в тыл.

Еще не развеялся терпкий запах взрывчатки, не осела горькая пыль, как показались призрачные фигуры поднявшихся в атаку вражеских солдат. По мере приближения к нашему переднему краю обороны фигуры атакующих вырисовывались все четче и четче; их было куда больше, чем в предыдущей атаке, бежали они куда резвее и орали куда громче прежних — по всему видать, были пьяные.

Поначалу события развивались, как раньше: слева прострочила пулеметная очередь с прежнего места, но тут же откликнулся новый — второй пулемет справа, их поддержал и третий,