— Испачкался маслом.

У Стивена закрутило в животе, он рыгнул и вспомнил, что ел помидор.

Вспомнил трусики Ясмин Грегори.

Вспомнил, как в газете писали про «выделения», которые раздражали Арнольда Эйвери сильней всего.

Чувствуя легкую тошноту, Стивен все же собрался с силами и снова откусил от бутерброда.

Эйвери отдернул руку и быстрым розовым языком слизнул масло с указательного пальца.

— А что у вас с рукой?

Льюис уставился на кровь на порванном рукаве Эйвери. Эйвери покосился на него и снова проклял себя за неосторожность. Чем он думал? Вдруг навалилась усталость, закружилась голова. Крови он потерял немного, но руку подергивало сильнее, чем вчера, — наверное, попала инфекция. Как же не повезло, черт возьми. Именно тогда, когда ему надо — позарез — быть в лучшей форме, как морально, так и физически. А теперь конопатый мальчишка так и пялился — пока что с любопытством, но Эйвери знал: от любопытства лишь один шаг к подозрению, к страху, к бегству.

Как минимум к попытке бегства.

Вспомнив о попытках бегства, он внутренне ухмыльнулся, и это придало ему сил.

— Зацепился за колючую проволоку, — объяснил он Льюису.

Льюис неуверенно кивнул. Бутерброд заставил его на время забыть об осторожности, но сейчас, когда челюсти закончили свою работу, мозг включился снова — и что-то в этой истории было не так. Откуда колючая проволока на плато? Нет, на фермах поблизости проволоку, конечно, можно найти, но чтобы попасть на плато, совершенно необязательно через нее перелезать. Деревянные или каменные ступеньки — вот все, что может преграждать дорогу…

Льюис вытер руки о джинсы.

— Спасибо, дружище.

Потом взглянул на Стивена:

— Пойдем?

Стивен с ненавистью прожевал и со слезами на глазах проглотил комок.

— Ты иди, — сказал он.

— Чего?

— Иди, — повторил он, чувствуя, что нервы вот-вот сдадут. — Я останусь.

Льюис недоуменно хихикнул и оглянулся на Эйвери. Тот смотрел на Стивена весьма странно.

Стивен был белый как простыня, только на щеках пылали два красных пятна. Он не отводил глаз от бутерброда. Льюис заметил, что Стивен дрожит. Более того, он заметил на бутерброде Стивена помидор. Прямо на его глазах Стивен откусил и с хлюпаньем втянул в себя отклонившийся от курса кусок.

С другом явно было что-то не так.

— Стив, пойдем. — Льюис снова засмеялся было, но смех прозвучал так дико даже для его собственных ушей, что он тут же оборвал его, оставив звенящую тишину на самом ее пике.

До того он был слишком поглощен бутербродом, но тут вдруг заметил, что Эйвери стискивает в руках зеленый свитер, мнет и выкручивает его так, что костяшки побелели от напряжения. У Льюиса заныло в животе.

— Пойдем, тормоз. Меня дома заждались. — Это было, конечно, неправдой, но Льюис вдруг ощутил непреодолимое желание оказаться дома.

Стивен швырнул остатки бутерброда в Льюиса, угодив в шею:

— Вали отсюда! Проваливай!

Льюис в изумлении отступил на шаг.

Дрожа всем телом, Стивен подступил к нему вплотную, почти прижался.

— Я знаю, что это был ты. На огороде.

Льюис вспыхнул:

— Э… Чего?

— Ты что, не слышал? Я знаю, что это был ты. А теперь катись!

Рукояткой лопаты Стивен ткнул Льюиса в шею, тот отшатнулся, едва не упал, Стивен толкнул его снова, и Льюис сел на вереск. Стивена охватила паника. Он схватил Льюиса за плечо, стараясь одновременно поднять его и оттолкнуть. Льюис отползал назад, Стивен вопил:

— Ненавижу тебя! Вали домой!

Мокрые крошки и брызги слюны летели у Стивена из разъяренного рта. Льюис встал, и Стивен снова набросился на него. На этот раз Льюис отскочил назад.

— Ты чокнулся? — заорал он на Стивена. — Совсем съехал?

И оглянулся на Эйвери, точно надеясь на поддержку.

— Он сдурел! — снова крикнул Льюис, но Эйвери даже не смотрел на него.

Эйвери смотрел на Стивена. Его нестерпимо красные губы приоткрылись, обнажая острые белые зубы; на лице было сосредоточенное выражение. От этого выражения — куда больше, чем от внезапной истерики Стивена, — у Льюиса заныли внутренности. Захотелось умчаться отсюда. Сейчас же. Куда угодно. Не медля больше ни секунды. Первобытный страх овладел им, и с диким воплем он бросился прочь сломя голову.

Стивен смотрел Льюису вслед, чувствуя, как нить его жизни раскручивается, тянется следом за убегающим другом, точно привязанная, не оставляя ему ничего, кроме пустоты в груди и остатков чертова помидора, бултыхающихся в кишках.

Он ощутил, как Эйвери за спиной медленно спускается с холма, мокрый вереск со свистом бьет по лодыжкам, ножу, тросу, готовому к бою оружию.

Дрожь прошла по всему телу. Стивен со всхлипом повернулся.

Эйвери сидел где сидел.

Одну бесконечную секунду они рассматривали друг друга. Стивен смахнул слезы страха тыльной стороной ладони и поймал себя на странной мысли: Эйвери решит, будто он расплакался из-за того, что поссорился с Льюисом. Казалось, его разум отступил куда-то вдаль и теперь наблюдает за его действиями со стороны. Эта отстраненность пугала, но поделать Стивен ничего не мог. В голове поселился некто, принимающий теперь решения, и лишь это не давало ему свернуться на вереске в исходящий страхом комок, ожидая неизбежного.

— Все хорошо?

Стивен, кусая губу, кивнул. Снова наступила тишина.

Эйвери встал, аккуратно отряхнулся и сделал шаг.

Стивен заметил, что брюки у того промокли до коленей, и осознал, что и его собственных голеней касается сейчас такая же холодная заскорузлая ткань.

Кончик каждого нерва трепетал, вздрагивал, требовал немедленно повернуться и бежать. Но он продолжал стоять, ожидая, пока убийца подойдет к нему.

Почему?

Голос стороннего наблюдателя, поселившегося внутри, требовал ответа. У Стивена ответа не было — была лишь гудящая куча слов и образов, кусочки пазла в только что открытой коробке. Он знал, что все эти кусочки образуют картинку — сельский сад, или корабль, или щенков в корзинке, но кусочки в его голове так и оставались отдельными кусочками, а некоторые были перевернуты, и одного лишь голоса со стороны недостаточно, чтобы собрать из них хоть что-то вразумительное, хоть что-то полезное.

Эйвери стоял уже так близко, что Стивену пришлось взглянуть ему в лицо.

— Ну так и в чем же дело?

Голос был приятным, выражение лица — благожелательным. Брови, губы, щеки двигались, как у всякого обычного человека, и лишь глаза были где-то далеко и полны каких-то иных мыслей.