И тут нам отчаянно повезло. Мы зашли в буфет и принялись высматривать свободное место, когда я вдруг заприметил того самого пилота, который в четверг отвозил меня на Вьекес. Я подошел поближе, и он, похоже, меня узнал.

— Привет, — сказал я. — Помните меня? Кемп — из «Нью-Йорк Таймс».

Пилот улыбнулся и протянул мне руку.

— Помню, — кивнул он. — Вы были с Зимбургером.

— Чистое совпадение, — отозвался я с ухмылкой. — Скажите, а вы нас обратно в Сан-Хуан не подбросите? Мы просто в отчаянии.

— Конечно, — сказал пилот. — Я лечу туда в четыре. У меня два пассажира и два свободных места. — Он кивнул. — Вам повезло, что вы так рано меня нашли, — я их долго томить не стану.

— О Боже, — выдохнул я. — Вы нас просто спасли. Запрашивайте любую цену — я запишу это на счет Зимбургера.

Пилот широко ухмыльнулся.

— Вот и славно. А то я не знал, кому бы это сгрузить. — Он допил кофе и поставил чашечку на стойку. — Теперь мне надо бежать, — сказал он. — Подтягивайтесь на взлетную полосу к четырем — там будет тот же красный «апач».

— Не беспокойтесь, — заверил я. — Мы не опоздаем.

Толпа все густела. Самолеты отлетали в Сан-Хуан каждые полчаса, но все места были зарезервированы. Народ, ожидавший вакансий, мало-помалу снова начал напиваться, вытаскивая из поклажи бутылки виски и пуская их по кругу.

О чем-то думать было просто немыслимо. Мне хотелось покоя, уединения собственной квартиры, бокала вместо бумажного стаканчика, четырех стен между собой и кошмарной толпой пьяниц, что давила со всех сторон.

В четыре мы вышли на взлетную полосу и нашли там красный «апач». Пилот уже прогревал мотор. Полет занял тридцать минут. С нами летела молодая парочка из Атланты; они прибыли утром из Сан-Хуана и теперь желали как можно скорее отсюда убраться. Их до глубины души потрясли дикие и бесцеремонные ниггеры.

Меня подмывало поведать им про Шено, изложить все подробности и закончить чудовищным предположением на предмет того, где она сейчас и чем занимается. Однако вместо этого я сидел и молча глазел на белые облака. Чувствовал я себя так, будто пережил долгий и опасный загул и теперь возвращался домой.

Моя машина стояла на том же месте, где я ее и оставил, а мотороллер Йемона был прикован к ограде рядом с кабинкой смотрителя. Отцепив его, Йемон сказал, что едет к себе домой, хотя я предложил ему остаться у меня и забрать Шено, если в течение ночи она вдруг там объявится.

— Черт побери, — сказал я. — Раз уж на то пошло, она могла уже вернуться. Она вполне могла подумать, что прошлой ночью мы ее бросили, и сразу отправиться в аэропорт.

— Угу, — отозвался Йемон, резко дергая мотороллер. — Именно так, Кемп, все и случилось. Надо полагать, когда я вернусь домой, у нее уже и обед будет готов.

Я проследовал за ним по длинной подъездной аллее и помахал на прощание, сворачивая на шоссе к Сан-Хуану. Вернувшись в квартиру, я немедленно отправился ко сну и не просыпался до следующего полудня.

По пути в редакцию я задумался, не рассказать ли там что-нибудь про Шено, однако стоило мне войти в отдел новостей, как Шено вылетела у меня из головы. Сала подозвал меня к столу, где у него шла возбужденная беседа со Шварцем и Мобергом.

— Все кончено! — заорал он. — Ты вполне мог на Сент-Томасе оставаться. — Оказалось, Сегарра уволился, а Лоттерман вчера вечером отбыл в Майами — предположительно, в последней попытке найти новый источник финансирования. Сала был убежден, что газета сходит на говно, однако Моберг считал, что это ложная тревога.

— У Лоттермана куча денег, — заверил он нас. — А в Майами он свою дочь поехал проведать — так он мне перед самым отлетом сказал.

Сала горестно рассмеялся.

— Окстись, Моберг, — неужели ты думаешь, что Скользкий Ник бросил бы такую синекуру, если бы в стенку не уперся? Встань лицом к фактам — мы безработные.

— Проклятье! — воскликнул Шварц. — Я только-только тут пристроился. За десять лет это первая работа, которую мне хотелось бы сохранить.

Шварцу было около сорока, и хотя я мало виделся с ним вне работы, он мне нравился. В редакции он работал как папа Карло, никогда никого не доставал, а все свободное время пьянствовал в самых дорогих барах, какие только мог отыскать. Эла, по его словам, он ненавидел: там было слишком интимно, да и грязно вдобавок. Ему нравились «Марлин-Клуб», «Карибе-Лонж» и другие бары при отелях, где можно было носить галстук, мирно напиваться и временами наблюдать славное представление среди публики. Шварц много работал, а когда кончал работать, то пил. Дальше он спал, а затем возвращался на работу. Журналистика была для Шварца составной картинкой, простым процессом сложения газеты воедино — так, чтобы все друг к другу подходило. И ничем больше. Такую работу он считал честной и неплохо ею овладел; все дело он свел к шаблону и чертовски славно умел раз за разом этот шаблон реализовывать. Ничто не раздражало его больше сумасбродов и чудаков. Они мешали Шварцу жить, погружая его в бесконечные размышления.

Сала посмеялся над ним.

— Не волнуйся, Шварц, — ты получишь пенсию. А еще, надо думать, сорок акров и мула.

Я вспомнил первое появление Шварца в газете. Он вошел в отдел новостей и попросил работу примерно так же, как попросил бы стрижку в парикмахерской, — при этом у него было не больше сомнений, что ему откажут. Теперь же, будь в городке другая англоязычная газета, крах «Ньюс» означал бы для Шварца не больше чем кончина любимого парикмахера. Его расстраивала вовсе не потеря работы, а тот факт, что возникала угроза нарушения определенного хода вещей. Если газета сворачивалась, Шварц тем самым против воли вовлекался в некое странное и беспорядочное действо. И тут у него возникали проблемы. Шварц с блеском мог вытворить что-нибудь странное и беспорядочное — но только если он сам это запланировал. А все, сделанное экспромтом, представлялось ему не только глупым, но и аморальным. Все равно как поездка на Карибы без галстука. Образ жизни Моберга он рассматривал как преступное позорище и звал его «дегенеративным летуном». Я знал, что именно Шварц вложил в голову Лоттермана мысль о том, что Моберг вор. Сала посмотрел на меня.

— Шварц боится, что ему откажут в кредите у Марлина и он потеряет свое специальное сиденье в самом углу бара — то самое, которое там для старейшины белых журналистов приберегают.

Шварц грустно покачал головой.

— Ты циничный дурак, Сала, и не лечишься. Посмотрим, каково тебе будет новую работу искать.

Сала встал и направился в темную комнату.

— В этом месте работы больше нет, — бросил он. — Когда Скользкий Ник бежит с корабля, можно поручиться, что команда уже дана.

Несколько часов спустя мы перешли через улицу, чтобы выпить. Я поведал Сале про Шено, и на всем протяжении рассказа он нервно ерзал на стуле.

— Черт, что за пакость! — воскликнул он, когда я закончил. — Просто блевать тянет! — Он треснул кулаком по столу. — Проклятье, я знал, что что-то такое случится, — разве я тебе не говорил? Я кивнул, уставившись на лед в бокале.