Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Совета хочу твоего просить — грамоту получил от черемисов. Мира они просят и моего покровительства.
Сильвестр взял грамоту, внимательно перечитал.
— Надо бы черемисов пожаловать, государь, — неторопливо отвечал священник. — Отпиши им грамоту, да чтобы золотая печать на ней была, дескать, отдаешь им ясак на три года, пусть кормятся с Горной стороны, как при пращурах своих! Этим ты их к себе расположишь. А взамен требуй службы верной. И чтобы лукавства от их стороны никакого не было, пусть свою преданность на казанцах покажут. А Шах-Али пущай их к присяге приводит. Пусть Горную сторону повоюют. С ними нужно отправить детей боярских да служилых князей татарских, чтобы измены никакой не было. Пускай за ними присматривают!
Гонец в тот же час отбыл из Москвы в обратную дорогу.
В город на Свияге посыльный Ивана Васильевича въехал сразу после заутрени, когда уже отыграли колокола и кончился молебен.
Государеву награду — золотые монеты да шубы собольи с царского плеча — Шах-Али и воеводы приняли с благодарностью.
В церкви вновь по такому случаю запел хор, а перед многими иконами зажгли свечи во здравие самодержца всея Руси.
А потом торжественно и прилюдно дьяк прочитал приказ Ивана Васильевича:
— «…Привести Горную сторону к присяге и послать черемисов воевать казанские места!..»
Черемисы, конные и пешие, подошли к Казани. На Итили тишина, только иной раз кто-то в нетерпении бряцал оружием. Несколько часов недавние союзники выжидающе смотрели друг на друга. Между ними, будто огромный ров, была присяга, данная царю Ивану.
Смеркалось. Незаметно наступил вечер. Сумерки принесли желанную прохладу, а от воды белым дымом поднимался туман. По-прежнему безветренно и тишь. Но скоро на опушке леса, словно отражение ярких звезд, замерцали костры.
Горные люди стали лагерем.
А рано утром, когда едва начал рассеиваться предрассветный туман, раздался призывный звук карная. Лагерь ожил тотчас, и до Казани стали доноситься обрывки речи, брань, звон стали. А потом, оседлав коней, армада двинулась на город.
— Алла! Алла-а-а! А-а-а-а!! — Каждый из воинов в эту минуту вспоминал Всевышнего. Если и предстоит умереть, так только с его именем на устах.
Со стен Казани было видно все.
Чура помолился на восток, а потом, повернувшись к вестовому, приказал:
— Пусть открывают ворота! Нужно встретить гостей!.. Каждый, кто погибнет на поле брани, попадет в рай.
Вестовой ненадолго замер в полупоклоне, затем распрямился и, не оборачиваясь на повелителя, быстро зашагал к воротам, где томилось казанское воинство.
— Чура Нарыков приказал выступать!
Ворота неохотно и со скрипом распахнулись, выпуская из Казани орущую и свистящую рать. Порядки крымцев и казанцев перемешались, и они единым потоком хлынули на войско Горной стороны.
— Алла!! Алла-а-а-а! — раздавалось над сечью.
И только иногда в самой гуще какой-нибудь бородатый детина вдруг перекрывал разом всех:
— За веру! За Христа! Аллилуйя-а-а-а!
Ни одна из сторон не хотела уступать.
— Выкатить из крепости пушки и огнем помочь коннице! — приказал Чура Нарыков. Он даже не обернулся, потому что знал — приказ будет исполнен в точности.
Пушки стояли наготове, и, когда вестовой махнул рукой, пушкари, упершись руками в колеса, вытолкали орудия из кремля. С благодатными молитвами был произведен первый залп.
Тяжелые ядра угодили в нестройные ряды черемисов, подминая людей и животных. Передние всадники дрогнули, задние, натянув поводья, застыли в нерешительности.
— Алла! — разнеслось по рядам казанцев.
Подхваченный многократно крик победы пробежался по всему полю, достиг города и нашел отклик на стенах осажденного города.
— Алла! — раздавалось в ответ.
Горные люди, подчиняясь все возрастающей силе огня, отступили. А потом, перебравшись за ров, пустили лошадей вскачь, спасаясь от смертоносных ядер и стрел.
И вновь зазвучал карнай — громко, на всю округу. Теперь он пел о победе, о том, что атака отбита и пора возвращаться в город.
За верную службу государь Иван Васильевич платил щедро. Целое лето горные люди ездили в Москву ломать шапку перед самодержцем, и он наделял мурз, не жалея царской казны.
— Ничего не пожалею! — величаво стучал Иван Васильевич золоченым жезлом о мраморный мозаичный пол. — Ни каменьев, ни серебра! Только чтоб служили вы своему государю исправно. И земли вам дам, и наградами не обижу, и ясак со своей земли сами собирать будете, и при вере своей басурмановой останетесь! А еще мечети вам понастрою, молитесь своему Аллаху. Только мое условие — по первому зову быть у меня на дворе. Ливонцы-супостаты на границах шалят! Унять их нужно. А у вас казаки обучены и при конях все!
— Якши! — соглашались мурзы и, хитровато щурясь на державу и скипетр государя, держали свою думку.
— А теперь в Трапезную! К застолью!
Гости прихлебывали чай из глубоких блюдечек, вдоволь ели баранину, а государь продолжал потешать иноверцев своим размахом.
— Коня каждому гостю! — распоряжался он.
И в Трапезную под восторженные взгляды эмиров и мурз вводили длинноногих жеребцов.
— Якши! Якши! — водили головами горные люди из стороны в сторону, зная истинную цену каждого такого скакуна. — Якши! Ханский подарок!
Здесь же сидели митрополит и Сильвестр. Взгляды у обоих скучающие, безразличные.
А великий князь не переставал тешиться — захотелось забавы, да и гостей поразвлечь.
— В сторону столы! В угол! — кричал он. — Кулачный бой устроим. Пускай и гости потешатся!
И, ухватив ручищами стол, за которым только что трапезничал, отшвырнул его далеко в сторону. Затрещали дубовые доски под удалью государя. Силен Иван Васильевич, ничего не скажешь! Такому под горячую руку не попадайся!
Митрополит нахмурил брови, сделался серьезным и Сильвестр.
— Противно на царевы причуды глазеть, да и церковью то не позволено! — ворчал Макарий.
Митрополит поднялся со своего места и, больше не произнеся ни слова, оставил палаты.
Сильвестр думал иначе: «Ладно, пусть потешится государь! Пусть и татары удаль молодецкую увидят! Думаю, худого в том не будет, а что не так — упрежу!»
А Иван Васильевич вместе с боярами скидывал столы в угол. Когда Трапезная была очищена, он весело крикнул:
— А ну выходи в круг кто биться желает и царя своего потешить?!
Быстро сыскались охотники повеселить самодержца. Вышли в круг два стрельца-детины саженного роста. Поскидав с себя кафтаны и обнажив широкие груди, молча примерились. А потом, поплевав на ладони, сошлись в кулачном бою.