в предчувствии боя, по спинам солдат и офицеров пробежал озноб, а у некоторых даже мелко задрожали челюсти. По опыту знаю — это совсем не признак трусости, а напряжение нервов. Гнетущее ожидание может вызвать и такую дрожь, и нервный неудержимый хохот, и… что угодно.

Но вот командир дивизиона майор Аверьянов, очевидно, тоже от нервного напряжения истошно заорал:

— Огонь!

Едва взревели наши установки, как тут же раздался страшный грохот: артиллерия всех систем и калибров, для которых наш залп был сигналом, открыла огонь. Едва отстрелялись, как машины боепитания подкатили к боевым машинам.

— Заряжай! — орет Аверьянов. — О готовности доложить!

Через три-четыре минуты — командиры батарей, взводов:

— Готово!.. Готово!.. Готово!..

Грузовые машины тут же рванули с огневой позиции.

— Огонь! — командует Аверьянов уже более спокойно.

Не успели боевые машины отстреляться, как раздалась команда «Отбой!». Расчеты попрыгали на машины, и они устремились к местам стоянки. Огневой налет нашей артиллерии продолжался минут пятнадцать — двадцать, но мы уже знали места сосредоточения немецких танков, частей пехоты, огневых точек артиллерии и нанесли немцам немалый урон. Достаточно сказать, что враг начал наступление на три часа позже, а это было дополнительное время для подготовки наших войск.

Немцы наконец собрались с силами и пошли в наступление. Главный удар они наносили в направлении Ольховатки по обороне 13-й армии генерала Пухова. Сосредоточив на этом направлении до пятисот танков, противник пустил в авангарде тяжелые танки «тигр» и штурмовые орудия «фердинанд», а за ними группами по пятьдесят — сто машин средние танки и бронетранспортеры с пехотой.

Встретили мы врага как надо! С воздуха штурмовики, бомбардировщики, эскадрилья за эскадрильей, штурмовали колонны немцев, а все виды артиллерии и минометы обрушили на них лавину огня. Артиллеристы подпускали танки к огневым позициям и расстреливали их в упор. Мы всем дивизионом дали семь залпов в районы Архангельское, Сокольники, Бузулук, где были скопления резервов врага. Два наших залпа ударили прямой наводкой по танкам. Уничтожили четырнадцать танков, много пехоты.

Все вокруг заволокло дымом и пылью, солнца не было видно, а к концу дня в ста метрах ничего нельзя было различить: где наши, где немцы? Лица бойцов и командиров покрыты смесью черной гари и пыли.

— A-а, какой мы им дастархан устроили! — оскалив белые зубы, смеялся Насыбулин, наводчик четвертой установки.

— А что такое «дастархан»? — поинтересовался кто-то.

— А-а, — он всегда свою речь начинал с протяжного «а-а», — это у нас, у казахов, так называют праздничный стол.

И действительно, наши солдаты всех родов войск поработали на славу. Сражаясь стойко, смело маневрируя, перебегая из окопа в окоп, расставляли по полю противотанковые мины на направлении движения танков. Первым их глазами степняка увидел сержант Насыбулин.

— А-а, смотрите, что делают! — вскричал он, показывая рукой на поле боя.

В полутора километрах перебегали из «норы» в «нору» наши солдаты. Вначале мы не поняли, в чем дело. А когда увидели, как один за другим подрываются немецкие танки, застыли в восхищении, потрясенные мужеством наших солдат. Правда, и гибло их много. Было видно, как они, не добежав до окопа, падают, сраженные то ли немецкими, то ли нашими снарядами и минами, которые беспрерывно летели в наступающие немецкие танки.

В пылу подготовки залпов и стрельбы было некогда рассматривать эту героическую и далеко не равную борьбу. На месте павших появлялись новые герои, и снова танки взрывались, герои падали сраженные. Подвиг этих солдат потряс нас до глубины души. И мы невольно отвлекались от своих дел.

Я не историк и не стратег, обыкновенный солдат — командир огневого взвода. Но я нисколько не сомневался, что это добровольцы. Не может быть, чтобы командование приказало вести таким образом войну против танков.

Не знаю, какая роль отводилась саперам в предстоящем сражении, какую роль они сыграли в разгроме немцев под Понырями, но уверен, что подвиг их не менее значим, чем подвиг танкистов во встречном бою.

Поле битвы было покрыто убитыми и ранеными. Горели более сотни немецких и наших танков. Гейзеры огня, дыма и земли фонтанировали вокруг от взрывов артиллерийских и минометных снарядов, от бомбовых ударов авиации. Несмотря на то что день клонился к вечеру, было такое ощущение, что рассвет так и не наступил. Дымом и пылью небо было затянуто так, что солнечные лучи не могли пробиться до земли. Лишь после четвертой или пятой танковой атаки немцам удалось с огромными потерями бронетехники и пехоты вклиниться в нашу оборону на шесть — восемь километров и на узком участке фронта выйти на ее вторую линию.

Шестого июля весь день продолжались упорные бои. В небе сотни самолетов: немцы с ожесточением атакуют наши позиции, наши самолеты с не меньшим ожесточением бомбят фашистов. То и дело вспыхивают воздушные бои между истребителями. Оставляя за собой шлейф дыма, то один, то другой самолет устремляется к земле и взрывается огненно-дымным вулканом. Летчики иногда успевают выброситься, иногда нет.

За день наша батарея дала девять залпов. Бойцы падали с ног. После каждого залпа мы срывались с огневой позиции, отъезжали на три-четыре километра к складу боеприпасов, спешно заряжались. Работали все — и солдаты, и офицеры. Снаряд «катюши» весит около 50 килограммов, одна установка заряжается 16 снарядами, а времени на зарядку почти не было.

Батарея все время подвергается атакам немецких штурмовиков, наши позиции обстреливаются фашистской артиллерией и минометами. Погиб командир 383-го дивизиона Сергиенко, у нас убит командир орудия Сухарев, ранены шесть бойцов орудийного расчета. Те, кто легко ранен, идти в госпиталь отказываются, но и подавать снаряды не могут. Командир батареи гвардии капитан Каменюк сидит на наблюдательном пункте в окопах пехоты и, как только мы появляемся, тут же из блиндажа выглядывает телефонист, орет благим матом, чтобы перекричать грохот:

— Гвардии лейтенант, вас вызывает комбат!

Бегу, беру трубку, слышу:

— Угломер!.. Прицел!.. Понял?.. Давай быстрее!

Выскакиваю из блиндажа. Боевые машины уже выезжают на дорогу. Прыгаю на подножку «студебекера» и — на огневую позицию. Уже по дороге нас начинают обстреливать самолеты. С ходу разворачиваемся на огневой позиции. Слышу:

— Первое готово!.. Третье готово!.. Второе готово!.. Четвертое готово!

— Огонь! — ору во всю глотку.

Отстрелявшись, установки тут же разворачиваются, расчеты прыгают на машины кто куда и — на склад боепитания. Небо и земля заплыли дымом, пылью от нашего залпа, от разрывов снарядов, мин, бомб. Грохот разрывов, рев пикирующих бомбардировщиков, атакующих танковые колонны немцев, — все слилось в невообразимом хаосе.

Через узкую щель броневого щитка, опущенного на лобовое стекло машины, почти ничего в дыму и пыли не видно. Впереди, метрах в