— Нельзя, — проговорила Селина.

Но рук не отняла, и через секунду я почувствовала, как слегка согнулись ее пальцы, будто наслаждаясь непривычным ощущением перчаток. Так мы стояли, наверное, с минуту.

— Пожалуйста, оставьте себе перчатки, — сказала я. Она покачала головой. — Тогда попросите духов, чтобы принесли вам рукавички. Это все же практичнее цветов, не так ли?

Селина отвернулась. Даже стыдно признаться, тихо сказала она, чего только она не просила у духов. Еду, мыло, воду и даже зеркало, чтобы увидеть свое лицо. Когда могли, они все это приносили.

— Но вот другое...

Однажды она попросила ключи от всех замков Миллбанка, цивильную одежду и денег.

— Считаете, я поступила дурно?

Нет, ответила я, но рада, что духи ей не помогли, ведь побег был бы огромной ошибкой.

— Вот и мои друзья так сказали, — кивнула Селина.

— Стало быть, они благоразумны.

— Духи очень умные. Только порой тяжело сознавать, что они могли бы забрать меня, но день за днем держат здесь. — Видимо, я напряглась, потому что Селина сказала: — Да, это они меня здесь держат! Хотя могли бы освободить в мгновенье ока. Вот прямо сейчас, когда вы стоите рядом. Им даже не пришлось бы возиться с замками.

Она стала очень серьезной. Я выпустила ее руки; можно тешить себя подобными мыслями, если от них легче, сказала я, только нельзя, чтобы они затмили реальное положение вещей.

— Селина, вас держит здесь мисс Хэксби. А еще мистер Шиллитоу и все надзирательницы.

— Нет, духи, — упрямо ответила она. — Это они отправили меня сюда и оставят здесь, пока...

— Пока — что?

— Пока не достигнут своей цели.

Я покачала головой и спросила, какова же их цель. Наказать ее? А что же Питер Квик? Я полагала, это он заслужил наказание?

— Я не о том, — чуть досадливо сказала Селина. — Так рассуждала бы мисс Хэксби. Я говорю о...

Она подразумевала спиритическую цель.

— Это вы уже говорили, — вздохнула я. — Я не поняла тогда и не понимаю сейчас. Думаю, вы и сами не понимаете.

Перед тем Селина чуть отвернулась, но теперь вновь смотрела на меня, и я заметила, как изменился ее взгляд, став невероятно печальным. Она перешла на шепот:

— Кажется, я начинаю понимать. И мне... страшно.

От ее слов, взгляда и сгустившихся сумерек мне стало неуютно и тоскливо, но я снова взяла ее за руки и сняла с них перчатки, согревая ее пальцы в своих ладонях. В чем дело? — спросила я. Чего она боится? Селина не ответила и вновь отвернулась. Ее руки дрогнули, я выронила перчатки и нагнулась их поднять.

Они лежали на холодных голых плитах. Я подняла их и заметила на полу белое блестящее пятно. Когда я прижала его пальцем, оно хрустнуло. Это была не известка, осыпавшаяся с мокрой стены.

Это был воск.

Воск. Я смотрела на него, и меня затрясло. Потом я взглянула на Селину. Она заметила, как я побледнела, но пятна не видела.

— Что случилось? — спросила Селина. — Что с вами, Аврора?

Я вздрогнула, ибо мне почудился голос Хелен... Хелен, которая назвала меня так в честь статуи и которой не требовалось иного имени, потому что собственное подходило ей как нельзя лучше...

— Что с вами?

Я взяла Селину за плечи. Вспомнилась фальшивомонетчица Агнес Нэш, уверявшая, что из соседней камеры доносятся голоса призраков.

— Чего вы боитесь? — спросила я. — Его? Он по-прежнему приходит к вам? Приходит по ночам даже сейчас, даже сюда?

Под тканью тюремного платья я чувствовала ее тонкие руки и хрупкие косточки. Селина всхлипнула, будто от боли, и тогда я, разжав пальцы, смущенно отступила. Ведь я подумала о восковой руке Питера Квика. Но тот полый слепок был заперт в шкафу в миле отсюда и не мог причинить вреда.

И все же... все же между рукой и пятном была некая кошмарная связь, от которой пробирала дрожь. Рука-то из воска... Я представила читальню. Каково там ночью?

Наверное, все тихо, темно и неподвижно, и лишь на полках со слепками какое-то шевеленье. Будто легкая рябь. Вот дернулись губы и поднялись веки на лицевой маске, вот разогнулась ручонка младенца, и ямочки на ней стали глубже... Я вздрогнула и отшатнулась от Селины... Теперь я видела — видела! — распухшие пальцы Питера Квика, которые распрямлялись и сгибались. Рука пробиралась по полке, пальцы подтягивали за собой ладонь. Вот они распахнули дверцы шкафа, оставив на стекле следы...

И вот уже все слепки ползут по затихшей читальне. Размягчаясь и перемешиваясь, они превращаются в восковой ручей, который течет по улицам и подползает к умолкшей тюрьме, перебирается через гравийную дорожку и затекает в корпус, просачиваясь через щели петель и заслонок, через проемы решеток и замочные скважины. Воск белеет под светом газовых ламп, но никто не ожидает здесь ручья, который ползет, ползет абсолютно бесшумно. В уснувшей тюрьме одна Селина слышит неуловимое скольжение воска по песку коридора, когда ручей подтекает к ее камере. Вот он взбирается по беленой стене возле двери, подныривает под железную заслонку, проникает в темную камеру и стекает на холодный каменный пол. Затвердевая, он вырастает в острый сталагмит.

И превращается в Питера Квика, который обнимает Селину.

Картинка возникла мгновенно и так ярко, что мне стало дурно. Селина шагнула ко мне, но я вновь отпрянула и рассмеялась — смех показался жутким мне самой.

— Нынче я вам не помощница, Селина, — сказала я. — Хотела вас утешить, а кончила тем, что сама перепугалась из-за чепухи.

Но это вовсе не чепуха. Я это знала.

На каменном полу ярко белела восковая клякса — как она туда попала? Селина сделала еще шаг, тень ее платья накрыла кляксу, которая затем спряталась под подолом.

Я еще ненадолго задержалась, но чувствовала себя совершенно больной и разбитой, да еще возникла мысль, как это будет выглядеть, если мимо пройдет надзирательница и увидит меня такую — бледную и растерянную. Казалось, на мне горит знак вроде каиновой печати... Помню, я боялась, что его разглядит мать, когда я возвращалась после встречи с Хелен. Я кликнула миссис Джелф. Однако надзирательница посмотрела на Селину, а на меня даже не взглянула и молчала, пока мы шли по коридору. Лишь у решетки на выходе из зоны она приложила руку к горлу и сказала:

— Поди, нынче бедолаги показались вам взбудораженными? Они всегда такие, когда кто-нибудь сорвется.

Наверное, я поступила дурно, если после всего, что сказала Селина, бросила ее одну, испугавшись хруста какой-то восковой кляксы! Но вернуться я не могла. Под терпеливым взглядом темных добрых глаз миссис Джелф я потопталась у решетки и сказала, что узницы вправду взбудоражены, и, кажется, Дауэс — Селина Дауэс — сильнее других.

— Хорошо, что за ней приглядываете именно вы, миссис Джелф.