Когда на минутку она вышла в свою комнату, я подошла к окну. Несмотря на дождь, за деревьями парка еще взлетали ракеты.

Это было сегодня. Завтра вечером придет Хелен со своей приятельницей мисс Палмер, которая скоро выходит замуж.

Мне двадцать девять. Через три месяца стукнет тридцать. Если мать превратится в горбатую склочницу, кем стану я?

Я высохну, истончусь и поблекну, точно лист, забытый меж страниц скучной, унылой книги. Вчера я такой нашла — это был плющ — среди книг на полке у папиного стола. Матери я сказала, что хочу разобрать отцовские записи, но пришла в кабинет лишь за тем, чтобы подумать о папе. Здесь все, как было при нем: его перо на пресс-папье, печатка, нож для сигар, зеркало...

Помню, через две недели после того, как у него обнаружили рак, папа взглянул в зеркало и с жуткой улыбкой отвернулся. В детстве нянька ему говорила, что больным нельзя смотреть на свое отражение, иначе их души улетят за стекло и они умрут.

Теперь я долго стояла перед зеркалом, выискивая в нем отца или хоть какое-нибудь напоминание о днях, когда он был жив. Но там отражалась лишь я.

Нынче утром на вешалке в прихожей я увидела три папиных шляпы, а у стены на прежнем месте стояла его трость. На мгновенье меня обварило страхом, и я вспомнила о медальоне. Это устроила Селина, подумала я, но как же мне оправдаться перед домашними? Тут появилась Эллис, которая странно посмотрела на меня и все объяснила. Папины вещи приказала положить мать: она считает, это отпугнет грабителей, которые решат, что в доме есть мужчина! Еще мать затребовала полицейского, чтобы патрулировал нашу улицу, и теперь, выходя из дома, я вижу, как он прикладывает руку к фуражке и желает мне доброго дня. Полагаю, следующим шагом станет приказ кухарке спать с заряженным пистолетом под подушкой, как семейство Карлейлей.[14]Потом кухарка, заворочавшись во сне, прострелит себе голову, а мать скажет: какая жалость, никто не умел так готовить котлеты и рагу, как миссис Винсент...

Однако я стала циничной. Так сказала Хелен. Они со Стивеном были у нас вечером. Я оставила их разговаривать с матерью, но вскоре Хелен тихонько стукнула в мою дверь — я уже привыкла, что она заглядывает пожелать мне спокойной ночи. Однако нынче она что-то неловко прятала в руке. Оказалось, склянку с моим хлоралом. Не глядя на меня, Хелен сказала:

— Мать увидела, что я собираюсь к тебе, и попросила захватить твое лекарство. Я говорила, что тебе это не понравится, но она стала жаловаться на больные ноги — мол, иначе ей лишний раз взбираться по лестнице, к тому же мне доверия больше, чем служанке.

Уж лучше бы это сделала Вайгерс, подумала я и сказала:

— В следующий раз она станет поить меня с ложечки прямо в гостиной у всех на глазах. И что, мать позволила тебе зайти в ее комнату? Большая честь, мне она не говорит, где держит лекарство.

Я наблюдала, как Хелен старательно размешивает в воде порошок. Она подала мне стакан, но я поставила его на стол.

— Велено не уходить, пока ты не выпьешь, — сказала Хелен.

Не беспокойся, сейчас выпью, ответила я, никто не собирается таким способом тебя задерживать. Хелен покраснела и отвернулась.

Утром пришло письмо от Прис с Артуром, отправленное из Парижа, и мы немного о нем поговорили.

— Ты не представляешь, как душно стало здесь после свадьбы, — сказала я. — Считаешь меня эгоисткой?

Помявшись, Хелен ответила, что с замужеством сестры для меня, конечно, наступило трудное время...

Я покачала головой: о господи, это я уже слышала тысячу раз! Мне было десять, когда Стивен пошел в школу, и все говорили, что для меня наступило трудное время, ибо такая умница, как я, не поймет, отчего должна сидеть с гувернанткой. То же самое трындели, когда он отправился в Кембридж, а потом занялся адвокатурой. Прис выросла красавицей, и все вокруг охали: дескать, мне, простушке, нужно подготовиться к трудным временам. Потом одно за другим: женитьба Стивена, смерть папы, рождение Джорджи, а все вокруг талдычили, мол, вполне естественно и ожидаемо, что меня это столь сильно ранит, — так оно всегда бывает со старшими незамужними сестрами.

— Ох, Хелен, Хелен! Если все знали, что будет тяжко, почему же ничего не сделали, чтоб стало капельку легче? Я чувствую, будь у меня хоть немного свободы...

Свободы для чего? — спросила Хелен.

Я не смогла ответить, и тогда она сказала, что мне нужно чаще приезжать к ним в Гарден-Корт.

— Чтобы смотреть на тебя, Стивена и Джорджи? — уныло поинтересовалась я.

Когда Прис вернется, сказала Хелен, нас непременно пригласят в Маришес, что внесет разнообразие в мою жизнь.

— В Маришес! — вскрикнула я. — Где за ужином меня посадят с сыном викария, а дни я буду проводить с вековухой, кузиной Артура, помогая ей пришпиливать черных жуков на зеленое сукно!

Хелен меня разглядывала. Вот тогда-то она и сказала, что я стала циничной. Я всегда была такой, ответила я, только Хелен называла это иначе. Она предпочитала говорить, что я смелая. Еще называла меня самобытной. И вроде бы ей это во мне нравилось.

Хелен опять покраснела, но теперь еще и вздохнула. Она отошла к кровати, а я тотчас сказала:

— Слишком близко к постели не подходи! Разве не знаешь, что там обитают призраки наших поцелуев? Сейчас выскочат и напугают тебя.

— О боже мой! — воскликнула Хелен, ударив кулаком по стойке балдахина; потом села на кровать и закрыла руками лицо.

Неужели я буду вечно ее терзать? — спросила она. Да, она считала и считает меня смелой. Я тоже говорила, что она храбрая...

— Но у меня никогда не хватало отваги на то, чего хотела ты, Маргарет. И все же мы могли бы остаться добрыми друзьями... о, как бы я хотела быть твоим другом! Но ты все превращаешь в поединок... Я так от этого устала...

Она покачала головой и закрыла глаза. Я ощутила ее усталость, а вместе с ней и собственное изнеможение, которое, накатив темной громадной волной, придавило сильнее любого снадобья, каким меня пичкали, и было грузным, как смерть. Я посмотрела на кровать. Порой казалось, я и впрямь вижу наши поцелуи, которые висят на занавесях, будто летучие мыши, готовые сорваться вниз. Но сейчас подумалось, что стоит тряхнуть балдахин — и они просто упадут, рассыпавшись в труху.

— Прости. Я рада, что из всех мужчин ты досталась Стивену, — сказала я, хотя никогда не чувствовала и не почувствую никакой радости. — По-моему, он добрый.

Он самый добрый из всех, кого она знает, ответила Хелен и, помявшись, добавила: если б я не сторонилась общества... там встречаются и другие добрые мужчины...