— Имя, сословие, обвинения, — выкрикнул солдат по-немецки в темноту камеры.

— Купец Назаров, член магистрата, — отозвался Петр на том же языке. — Арестован по обвинению в заговоре против наследника и регента… ложному.

— К офицеру, — сухо произнес солдат.

Петр вышел из камеры и медленно, покачиваясь, пошел по коридору. От слабости его все время вело влево или вправо, голова кружилась, но, Боже мой, какое это было блаженство — после долгих месяцев заточения выйти из каменного мешка!

— Какое сегодня число? — спросил он.

— Пятнадцатое июня, — уже мягче произнес солдат. — Проходите.

* * *

В той самой проклятой комнате, где Петра избивали полгода назад, за тем же деревянным столом, за которым раньше сидел начальник палачей, теперь сидел офицер ингрийских гвардейцев. Бросив взгляд на вошедшего, он быстро повторил тот же набор вопросов, которые задавал в камере солдат, и, выслушав ответ, произнес:

— Кто может подтвердить вашу личность?

— Моя жена Анне, — начал перечислять Петр, — купец Пеери, бывший наместник Эстляндии, барон Оладьин…

— Вы знакомы с бароном? — поднял брови офицер.

— Я был его советником, — ответил Петр.

— Повторите ваше имя, — мгновенно отреагировал офицер.

Петр подчинился.

— Следуйте за мной, — вскочил на ноги ингриец. Они спустились в небольшой дворик. Хотя голова продолжала кружиться, Петр с удовольствием вдохнул свежий вечерний воздух, приятно наполнивший легкие — впервые после многомесячного заточения в сырой, пропахшей плесенью камере. Затем они миновали низкую дверь, располагавшуюся напротив входа в тюрьму, и начали подниматься по нескончаемой винтовой лестнице. Подъем давался Петру с трудом. Офицер не помогал ему, однако и не торопил, и не подгонял. Наконец они вошли в приемную коменданта замка. Сейчас она оказалась наполненной офицерами различных рангов и родов войск. Все с интересом и удивлением уставились на обросшего бородой изможденного человека, одетого в рванину и ступающего босыми ногами по толстой ковровой дорожке.

— Матка Бозка Ченстоховска, Езус Кристус, — резануло ухо польское восклицание.

«Кто эти люди? — думал Петр. — В ноябре Северороссия вступила в войну с Литвой. Литву поддержала Польша. В этом отличие от нашего мира, где Польша не вступала в войну до 1569 года[12]. Неужели североросская армия разгромлена? Но офицер, который допрашивал меня, явно относится к Ингрийской гвардии. А кто эти люди в кафтанах и островерхих шапках? Так были одеты кавалеристы Дашевского. Что это за армия? Кто я здесь? Пленник, освобожденный, перемещенное лицо[13]?»

— Ждать, — скомандовал сопровождающий и скрылся за резной дверью комендантского кабинета.

Петр опустился на стул. Голова кружилась еще сильнее. Офицеры, находившиеся в приемной, откровенно разглядывали его. Вскоре дверь кабинета снова открылась, из нее появился уже знакомый офицер и произнес:

— Входите.

Преодолевая слабость, Петр поднялся и на ватных ногах прошел в кабинет, размерами больше напоминающий парадный зал. За длинным столом сидели шестеро — фельдмаршал Вайсберг, рыцарь Макторг, граф Дашевский, барон Оладьин… остальных Петр не знал. Хотя… Силы небесные, Курбский!

Очевидно, за время заключения Петр изменился сильнее, чем предполагал, — во всяком случае, чтобы узнать его, Оладьину потребовалось не меньше минуты. Потом он вскочил:

— Петр, какая радость! Лейтенант, накормить, вымыть, пригласить лекаря к… моему советнику. Найдите ему одежду и оружие. Когда он будет готов, приведите ко мне.

Этим же вечером Петр предстал перед своим начальником. С момента освобождения прошло лишь несколько часов, но он уже чувствовал себя заново родившимся. Впервые почти за полгода он был сыт, вымыт, аккуратно пострижен и облачен в свежую, отутюженную одежду. От того, какое удовольствие можно получить от столь простых вещей, голова шла кругом. Но еще больше кружили голову удивительные события, происшедшие в государстве за время его заточения.

После отравления княжича по стране прокатилась волна арестов. Под нее-то и угодил Петр. Тогда были схвачены и обвинены в заговоре многие бывшие соратники покойного князя. Самый большой урон понесла дворянская партия, противостоявшая регенту. Но, как ни странно, двое ее лидеров избежали заточения. Дашевский, бывший комендантом Изборска, сумел сбежать за несколько часов до прибытия отряда, посланного для его ареста, и скрылся. Проскакав несколько сотен километров, он вышел на границу с Литвой и перешел на сторону противника. В действующей же армии, хоть и ушедшей на зимние квартиры, регент производить аресты не посмел. Таким образом, Макторг — одна из главных кандидатур на арест — оказался вне досягаемости для опричнины, введенной, а вернее легализованной регентом в день гибели княжича.

Что касается Оладьина, то, уволенный с поста эстляндского наместника еще в ноябре, он каким-то неведомым образом оказался с торговой миссией в Копенгагене, где и почел за благо остаться. Короче, стал одним из первых в истории невозвращенцев.

Регент недолго оставался таковым. Согласно закону о престолонаследии, Дума предложила ему принять титул великого князя. Тот, не ответив, удалился на неделю в Гатчинский замок, после чего ворвался в город с полком своих опричников, арестовал многих известных купцов и дворян, разогнал Думу и объявил себя царем Василием I.

Мгновенно было отменено просуществовавшее двести лет уложение князя Андрея, ликвидированы свободы дворянства и третьего сословия, а также самоуправление земель. Новый царь стремительно вводил правление по образцу Ивана Грозного. Это вызвало недовольство, жестоко подавляемое опричниками, и не только североросскими. Из белокаменной прибыло несколько сотен опричников Малюты Скуратова, которые тут же начали внедрять «передовой опыт», проверенный в Московии. По дороге они арестовали командующего Южной армией, который и был публично казнен на Ратушной площади Петербурга по приказу царя и в его присутствии. Это вызвало ужас среди петербуржцев, привыкших, что казни производятся только после тщательного следствия и открытого суда, где подсудимому предоставляется адвокат.