Врангель встал.

– Благодарю вас, господин комиссар, за откровенную беседу, – сказал он и направился к двери.

– Отнеситесь к моим словам со всей серьезностью. Иначе ваши люди столкнутся с весьма разрушительными для них сюрпризами, – сказал вслед Врангелю Пеллё.

Врангель у самой двери остановился:

– Я вас понял, комиссар. И все же я убежден: нам пока еще рано сдавать оружие.

– Оно вам уже не пригодится. Поймите, Совдепия с каждым днем становится все сильнее. Именно поэтому от вас начали уходить люди.

– Уходят слабые и дезертиры.

– Против вас уже вся Европа. Лимит на войны исчерпан, – увещевал Врангеля Пеллё. Он понимал, что Врангель упрям. И не только. Он пока не знал, как, отказавшись от борьбы, «сохранить свое лицо». Но, возможно, потом, позже, проанализировав все, он придет к разумным выводам.

– Не уверен.

– Читайте газеты.

– У меня плохое зрение. Я не вижу того, что видите вы.

И Врангель покинул кабинет комиссара.

После последнего, унизительного, визита в штаб Врангеля Слащева охватила болезненная бессонница. Уставившись глазами в потолок, он перебирал в памяти все обиды, нанесенные ему Врангелем. Он осунулся, постарел. Среди ночи вдруг вскакивал и шел к заветному шкафчику, где прятал кокаин, в надежде, что там еще что-то завалялось. Что ему стоило затеряться, этому крохотному пакетику? Возможно, он лежит там, среди белья, случайно им не найденный.

Он тщательно перетряхивал простыни, рубашки, полотенца. Но все тщетно. Были бы деньги, он знал, где его купить. Даже сейчас, среди ночи. Но денег у него не было. Деньги были у Нины. Но он знал: она поймет, для чего они ему…

И он снова ложился и продолжал досматривать картинки его прежней жизни. Вспоминал кошмарное бегство из Новороссийска. Обозленный постоянными неудачами и критикой Врангелем Деникина, он увольняет Врангеля из армии. Врангель покидает Россию. Как он верил тогда Врангелю! При прощании сказал ему:

– Умоляю вас, Петр Николаевич, не уезжайте!

– Я уволен и не могу поступить иначе. Есть еще кодекс чести.

– Но тогда не уезжайте далеко. Поверьте, вы еще понадобитесь России.

Слащев как в воду смотрел. После целого ряда новых неудач на фронтах союзники отказали Деникину в поддержке. И 21 марта в Севастополе был созван Военный совет, где он, Слащев, назвал имя преемника Деникина – генерала Врангеля. У Слащева тогда был высокий авторитет, и к его словам прислушались почти все военачальники.

Да, так было!

Как быстро Врангель все это забыл!

Слащев любил Врангеля за его богатырский рост, мужественную фигуру. Лишь несколько позже он убедился, что на самом деле он человек слабый, нерешительный, часто идущий на поводу у окружающих его бесталанных советников.

Он снова вскочил с постели, аккуратно разложил на столе бумаги, проверил, в порядке ли перья, и стал писать. Писал он торопливо, вызывая в памяти картинки прежних боев. Иногда останавливался, задумывался, нервно грыз деревянный кончик ручки. И снова пытался торопливо записать, как протекал тот или иной бой и как бы все могло быть, если бы не допущенные Врангелем ошибки.

Иногда к нему заходила Нина, тихо говорила:

– Ты бы что-нибудь поел.

– Не мешай! Потом! – грубо обрывал он ее и выставлял за дверь.

На третий или четвертый день, изнемогая от бессонницы и усталости, он крупными буквами написал: «Уроки Крыма».

Немного подумав, перечеркнул «Уроки Крыма» и сверху сделал новую надпись: «Требую суда общества и гласности».

Поставив точку, он упал на диван и уснул. Спал больше суток. Проснувшись, наскоро что-то пожевал и отправился на базар. Долго ходил в толчее, высматривая долговязую фигуру Соболевского. Спрашивал у знакомых, не видел ли кто генерала. И тогда он пошел к нему домой.

Соболевский, увидев его в окне, вышел на порог.

– Входи! Пообедаем!

– Нет-нет! Я по делу!

– Первый раз вижу человека, который из-за дела отказывается от обеда.

– Ну правда: мне некогда.

– Ну говори!

– Я написал!

Соболевский удивленно посмотрел на Слащева.

– Ну, помнишь? Я тебе говорил. Про Врангеля, про себя. Все-все описал, как на духу. Пусть судят.

– О чем ты? Кто будет судить? И кого?

– Меня. Врангеля. Для чего и написал.

– Та-ак! – сокрушенно покачал головой Соболевский.

– Найдешь время, прочитай! – попросил Слащев.

– Ну, прочитаю. И что?

– Понимаешь, ты у них в типографии когда-то какие-то приглашения печатал. Может, договоришься? Немного, штук хоть бы полсотни. А, Саша?

– Как тебя заело! – покачал головой Соболевский.

– Напечатай, Саша! Прошу!

– Я вроде обещал. Попытаюсь.

– Только, понимаешь, в смысле финансов я пока на мели. Но я рассчитаюсь. Ну, пришлют же мне когда-нибудь эти проклятые фунты!

– Не в деньгах дело! По-моему, ты на свою задницу хлопоты ищешь.

– Может быть, – согласился Слащев. – Но мне нужна эта книжка. Я потом выброшу все из головы. Все забуду. Буду жить, как ты. Индеек стану разводить. Слыхал, мне индюшачью ферму подарили? Хорошая птица. Большие капиталы можно на ней нажить!

– Ну, богатей, богатей! Не пойдешь обедать?

– Нет! – твердо отказался Слащев и снова попросил: – Ты сегодня же к ним сходи!

– К кому?

– Ну, в типографию. А я завтра с утречка к тебе забегу, узнаю.

Соболевский ничего не ответил, пошел по ступеням в дом. А Слащев, глядя ему вслед, вдруг подумал: не вернуть ли его Глафире Никифоровне Зизи? То-то радости было бы! Но почему-то стало жаль. Он к ней привык. Еще немного, и она станет утехой для его Маруси. Может, позже когда-нибудь? Вот если книжку Соболевский напечатает, тогда…

И он пошел со двора.

Дня через четыре Соболевский отдал ему тридцать экземпляров аккуратненькой тощенькой книжицы, на обложке которой крупными буквами была напечатана его фамилия. Чуть ниже: «Требую суда и гласности». И в скобках, чуть помельче: «Оборона и сдача Крыма». Последняя надпись Слащева весьма удивила. В рукописи он ее вычеркнул, но Соболевский, внимательно прочтя рукопись, ее восстановил.

Со стопкой книг в руках Слащев отправился в штаб Врангеля.

В коридоре штаба его встретил адъютант Врангеля Михаил Уваров:

– Вы к кому?

– Я на минутку, – взволнованно и сбивчиво начал он. – Чтоб главнокомандующий не подумал, что я за его спиной…