В итоге за своё первое изданное детище поэт получил гроши и сокрушённо говорил:

— Меркантильный успех моей прелестницы Людмилы отбивает охоту к изданиям.

А Гнедич тем временем настойчиво домогался в издатели следующей поэмы Пушкина — «Кавказский пленник». Александр Сергеевич, понявший подлинную цену услужливости старшего друга, некоторое время сопротивлялся его напору, но, не найдя другого издателя, сдался. Результат оказался столь же плачевным.

Новая поэма разошлась очень быстро. По подсчётам С. Гесина, исследовавшего издательскую деятельность самого Пушкина, «Кавказский пленник» принёс Гнедичу 5500 рублей. Автор поэмы получил… 500 рублей. Грабёж средь бела дня!

Впрочем, такова была издательская практика того времени. Александр Сергеевич знал об этом, но понадеялся на приятельские отношения с Гнедичем. Не получилось. И он вынужден был расшаркиваться перед человеком, дважды ограбившим его: «От сердца благодарю вас за ваше дружеское попечение, вы избавили меня от больших хлопот, совершенно обеспечив судьбу „Кавказского пленника“» (10, 37).

Надо ли говорить, что великий поэт больше не полагался на гаранта дружеских услуг и практических дел с ним не имел. Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. На первом издательском опыте Пушкин прочувствовал абсолютную незащищённость от издателей пишущего человека, и это привело поэта к мысли о необходимости его (человека) защиты — к идее, воплотившейся со временем в закон об авторском праве.

* * *

В феврале 1821 года в парижском журнале «Энциклопедическое обозрение» была опубликована корреспонденция С. Д. Полторацкого, в которой он сообщал о поэме Пушкина «Руслан и Людмила»: «Автору её г. Пушкину, бывшему воспитаннику Царскосельского лицея, ныне состоящему при генерал-губернаторе Бессарабии, всего 22 года. Эта поэма составлена из народных сказок времени великого князя Владимира. Она полна первостепенных красот; язык её, то энергический, то грациозный, но всегда изящный и ясный, заставляет возлагать самые большие надежды на молодого автора».

Это первое упоминание великого поэта во Франции. Александр Сергеевич знал о корреспонденции Полторацкого и сделал из неё выписку.

Душа, душа, ты рано износила

Свой временный, земной на мне покров.

Не мудрено: по милости, его ты получила

Из ветоши от щедрости богов.

Н. И. Гнедич

«Да имею силы быть полезен»

Николай Иванович Гнедич в основном известен как переводчик «Илиады» Гомера. Но он переводил Вольтера и Шиллера, сам был поэтом и театралом. Его первое стихотворение, посвящённое встрече нового века, было написано в четырнадцать лет:

О время! О часы! Минуты драгоценны,

В которыя приял плоть прежде век рожденный!

Померкнут звёзды пусть и солнце, и луна,

Пусть быстрых крыл своих лишатся времена,

Иссохнет океан, вселенна пусть увянет,

Но славить человек сего дня не престанет…

Действительно, времена, на которые выпали годы жизни Гнедича, были эпическими: заканчивался век Екатерины Великой и её «орлов» — Г. А. Потёмкина, П. А. Румянцева, А. В. Суворова, и начался другой — с громогласными наполеоновскими войнами. Какой молодой человек мог быть к ним равнодушен? И по исполнении семнадцати лет Николай пишет отцу:

«Вам известно, что я достигаю полноты телесного возраста, достигаю той точки жизни, того периода, в который должен я благодарностию платить Отечеству. Благодарность ни в чем ином не может заключаться, как в оказании услуг Отечеству, как общей матери, пекущейся равно о своих детях. Желание вступить в военную службу превратилось в сильнейшую страсть. Вы, может быть, скажете, что я не окончил наук. Но что воину нужно? Философия ли? Глубокие ли какие науки? — Нет: дух силы и бодрости».

Семья Гнедичей (отец Иван Петрович, два сына и три дочери) была не из зажиточных. Дать детям образование составляло проблему, а тут младший сын заявляет:

— Признательно скажу вам, что страсть к учению мало-помалу угасает, — и продолжает убеждать отца:

«Вы, может быть, думаете, что я слаб здоровьем. Нет. Я чувствую себя способным лучше управлять оружием, нежели пером… Скажу вам, что я рождён для подъятия оружия. Дух бодрости кипит в груди моей так пламенно, что я с весёлым духом готов последнюю каплю крови пролить за Отечество. Образ героя Суворова живо напечатлен в душе моей, я его боготворю.

Вы скажете, что военная служба сопряжена с величайшими трудностями. Правда, она много требует труда и нередко пожертвования сил; но что может быть славнее и приятнее, если не то, что мы преодолеваем трудности и достигаем того, чего желаем? Внимательными глазами рассматривал я все роды службы. Всякая имеет труды и награждения. Но военная служба, по мнению моему, превосходит все прочие. Славно, очень славно и любезно умереть на ратном поле при открытом небе».

Но тут же Гнедич оговаривается: «Правда, не менее приятно умереть в своём месте рождения».

Родился Николай Иванович в селе Бригадировка Богодуховского уезда (близ знаменитой Полтавы). Детство его прошло среди вольных степей. Отроческие годы братья Гнедичи провели в Харьковском коллегиуме, а юношеские — в Университетском благородном пансионе Москвы.

Служить Николай хотел в гвардии. У отца не было на это средств, да и здоровьем младший сын не отличался, и Иван Петрович отказал ему в благословении на ратную службу. Пришлось ограничиться статской.

С 1811 по 1831 год Гнедич работал библиотекарем в Императорской публичной библиотеке (Петербург). Ему было доверено хранение манускриптов греческого собрания этого хранилища книг и рукописей. Жалованье его составляло тысячу рублей в год (это соответствовало жалованью армейского полковника). Кроме того, он получил служебную квартиру, которая находилась в здании библиотеки. То есть всё было под рукой: жильё, книгохранилище и доброжелательные соседи — Оленины и И. А. Крылов.

Апартаменты Гнедича располагались над квартирой Ивана Андреевича. Варвара Оленина[40] писала: «Крылов и Гнедич, искреннейшие мои друзья и благодетели, занимались премного мною; были замечательны своею дурнотою; оба высокие: первый толстый, обрюзглый, второй сухой, бледный, кривой, с исшитым от оспы лицом; но зато души и умы были превосходные. Гнедича батюшка прозвал ходячая душа».

Хотя Николай Иванович внешне и был весьма дурён, но форс держал. Другой мемуарист вспоминал:

— Свирепая болезнь оставила на его лице глубокие рябины, рубцы и швы. Известно, что ничто так не озлобляет человека, как сознание своего безобразия. Но Гнедич до конца жизни сохранял верное и любящее сердце. Несмотря на своё безобразие, был щёголь: платье на нём всегда было последнего покроя. С утра до ночи во фраке и с белым жабо, он приноровлял цвет своего фрака и всего наряда к той поре дня, в которую там и сям появлялся: коричневый или зелёный фрак