На днях заходила к Прохоровой домой. Там трагедия. Отец Кати в пьяном виде пырнул ножом бабушку, мать жены. Сейчас она в больнице в тяжелом состоянии. Спрашивается, что нужно было этому человеку? Он инвалид, без ноги, жена от него ушла, а ее мать осталась с ним и с внучкой, вела хозяйство.

Соседи говорят, он ежедневно «вымещал на ней зло», крики слышались каждый вечер. И в таком аду живет Катя! Теперь я вспомнила, как после изучения Достоевского, она подошла ко мне и сказала: «Мармеладов был прав, что пил». Меня это удивило – какая правота в пьянстве? А Катя стала доказывать – горячо, убежденно; ясно было, что ее не Мармеладов волновал, а что-то свое нужно было решить.

Помнится, она говорила, что водка для Мармеладом – единственное спасение, она как наркотик, как обезболивающее лекарство. При его жизни, если у него еще водку отнять, что же тогда останется? Какие у него цели в жизни, радости какие? Жена его не любит, презирает. Ни друзей у него нет, ни родных – одна Соня, но в ней самая его рана, так что лучше бы ее не было. Вот и выходит, что водка для Мармеледова на тот отрезок жизни, что ему остался, – спасительница. Иначе одни злоба да ненависть останутся.

В чем-то Катя права. Не помню, что я тогда ответила. Но вот что приходит в голову: Катин отец, сегодняшний Мармеладов, не был пьян, когда набросился на мать жены с кухонным ножом. Возможно его злые инстинкты искали выхода, а наркотика под рукой не оказалось… И в результате пострадала бабушка – самый беззащитный член семьи, ухаживающая за ним, инвалидом. Почему именно она? Сильный ищет для самоутверждения слабого, слабый – еще более слабого, не потому ли? Опять тот же вопрос, что и в поэме О. Н. Есть ли воистину виноватые? И не будут ли виновные выбраны произвольно, чьей-то волей? Трудно, порой невозможно найти истинного виновника, проще его назначить или избрать по жребию.

Студенткой я слышала, что некоторые племена имеют непохожее на наше «дологическое мышление», причинно-следственные связи в котором отсутствуют. Когда у них случается что-то плохое, они начинают копать землю, и первое попавшееся на глаза существо – дождевого червя, например, объявляют виновником несчастья. Может, и все мы недалеко от них ушли? Когда-то поэма О. Н. показалась мне слишком головной, сконструированной, теперь я думаю иначе. О. Н. очень обрадовался, когда я ему это сказала.

Ему сейчас нужна поддержка. Он только что выписался из больницы, но об этом потом. Об этом хочется думать долго, обстоятельно. Об ином же мечтаешь поскорее забыть; к сожалению, не удается. Да, тогда на педсовете я сидела, как на вулкане, ожидая: вот сейчас, вот сейчас начнется. Но не начиналось, полтора часа прошло от начала, а не начиналось.

Вообще педсовет был посвящен вопросу реформы школы, тому, как она осуществляется в нашем коллективе, ну и итогам третьей четверти. По первому вопросу с большим докладом выступил директор, долго и обстоятельно, читая по бумажке, доказывал, что реформа вообще и в нашей школе в частности пробуксовывает и что во всем виноваты мы, учителя.

Я почему-то представила другой зал, наполненный директорами, и докладчика, соответственно, более высокого уровня, который тоже говорил о пробуксовке реформы, но с иным выводом: «Во всем виноваты директора». Первую часть доклада я слушала в пол-уха, но затем директор перешел к конкретным именам, сердце мое сжалось: вот сейчас. Но он назвал трех учителей, не хуже и не лучше других, «которые ничего не делают для реализации реформы».

После директора выступала общественность – как-то так получилось, что все школьные должностные лица оказались на выборных общественных должностях и выступают «от имени коллектива» единым фронтом с директором. Некоторые из них даже пытались говорить, а не читать по бумажке, но впечатление все равно было унылое и тягостное.

Говорилось о состоянии классных комнат и о безобразиях в столовой, о необходимости экономить электроэнергию и проводить трехминутную зарядку в середине урока и много о чем еще, и при этом ругали, ругали, ругали учителей, ругали даже без сладострастия, привычно.

Три раза звучала моя фамилия. Один раз в связи с тем, что проведенный месткомом опрос среди учеников показал, что зарядка на моих уроках не проводится. Еще раз я прозвучала как отстающая, когда зашла речь о посещении чужих уроков, были названы и рекордистки, среди них на первое место вышла Альбина Анатольевна. Она же вышла на первое место по использованию технических средств на уроке. И, наконец, еще одна моя оплошность, на которую мне публично указали, состояла в том, что я не вывожу детей в столовую, и, предоставленные сами себе, они безобразничают. Все три раза, услышав свою фамилию, я вздрагивала, прижималась к парте, во рту пересыхало, но затем с исчезновением опасности это состояние проходило. Через полтора часа, когда завуч начала сообщение об успеваемости и итогах четверти, я решила, что опасность окончательно миновала и слегка успокоилась.

Перевела дыхание, огляделась учителя сидели с сосредоточенными лицами, не переговариваясь – переговариваться у нас запрещалось; были случаи, когда за шепот и реплики с места выгоняли из класса. Больше половины учителей были мне плохо знакомы; это были молодые специалисты, которых наш директор набирал взамен ушедших старых специалистов, молодые его устраивали больше: они были послушнее и, кроме того, на ближайшие три года попадали в полную крепостную зависимость без права перемены места.

Пожилые учительницы математики и физики, с измученными до синевы лицами, сидели ни на кого не глядя, погруженные в какие-то свои невеселые размышления. Трое мужчин – трудовик, физрук и военрук, – случайно затесавшиеся в компанию женщин, отличались от них, казалось, только шириной плеч.

Унылая тягучая тишина разрывалась упругими четкими цифрами, приводимыми завучем; в подтверждение приведенных цифр она стала вычерчивать на доске диаграмму падения успеваемости в младших, средних и старших классах. Судя по кривым, картина везде была примерно одинаковая и безрадостная.

Завуч закончила свое сообщение на оптимистической ноте, заявив, что учителя школы приложат все усилия, чтобы повысить успеваемость как в младшем и среднем, так и в старшем звене и закончить год с хорошими показателями и отличным качеством знаний у учащихся. Завуч села, педсовет шел уже два часа, многие стали поглядывать на часы, но тут возникло какое-то движение в среднем ряду, какое-то шевеление, невнятный шорох.

Директор кинул в ту сторону недобрый взгляд: «Что там еще?» «Разрешите сказать пару слов», – Альбина Анатольевна приподнялась и, втянув голову в плечи, ждала решения.

Директор махнул рукой, что могло означать и «что с тебя взять – валяй», и «а пошла ты…». Чернышева поняла этот жест в первом смысле; видимо, ей придало решимости сегодняшнее упоминание ее фамилии в числе рекордсменок.

Откашлявшись, она начала. С первых слов я поняла, что речь пойдет о моем классе. С этой стороны, по правде говоря, я не ожидала удара. Чернышева сказала, что у нее вызывает беспокойство атмосфера вседозволенности и моральной распущенности, установившаяся в девятом классе. Она как руководитель атеистического общества замечает усиление влияния вредной идеологии на сферу сознания учащихся, случай на дискотеке а этом смысле прямо-таки показательный, в нем, как в капле воды, отразились результаты порочного воспитания.