Я помотала головой:

– Так, один гребец из «Фламенго».

По лицу Винисиуса расползлась улыбка.

– У меня такое чувство, что на этой неделе он не будет участвовать в регате. Со сломанным пальцем как веслом орудовать?

Я не сдержала ответной улыбки.

– Всегда ненавидела этот сволочной «Фламенго».

– Ну да. Еще один способ продемонстрировать свое увлечение спортом.

Он засмеялся. Я тоже, и громче. Мы не могли остановиться. Взглянув друг на друга, мы снова заходились в хохоте. Скоро мы уже согнулись пополам, гогоча, как двое пьяниц. Из глаз лились слезы. Я ткнулась лбом Винисиусу в плечо. Коснулась лицом его шеи. От Винисиуса пахло водой после бритья и дымом. Почему мое сердце вдруг очутилось где-то в горле, почему так запульсировало в висках?

– Надо рассказать ребятам, – сказал Винисиус. – Они полюбят тебя навеки.

Послышался скрежет, Граса волокла к центру двора ржавый мусорный бак. Потом схватила с ближайшего стола спички, зажгла и бросила в бак.

Винисиус отлепился от меня.

– Что ты делаешь?

Промасленные газетные листы и тряпки в баке занялись сразу. Оранжевые языки пламени пробились над железными краями.

Граса посмотрела на меня, губы ее искривились в самодовольной улыбке. Она сунула руку себе под мышку, схватила язычок молнии и медленно потянула вниз. Трико разъехалось. Граса выпростала одну руку, потом другую, словно сбрасывая старую кожу. Костюм Евы упал к ее ногам.

В те времена эластика еще не существовало. Мы носили нижние сорочки на тончайших, как волос ангела, бретельках и панталоны, удерживаемые на талии кулиской. У Грасы сорочка была бледно-голубая, с фестончиками по подолу; изношенная ткань не скрывала изгибов тела, а на фоне пламени была и вовсе прозрачной. Соски под кисеей обозначились двумя твердыми кружками. Пупок темнел маленькой кляксой, словно на рубашку капнули водой. Бедра налились, а между ними, там, где они сходились, темнела глубокая тень.

Винисиус выдохнул.

– Что… что ты делаешь?

Граса шагнула из костюма Евы, сгребла его одной рукой и швырнула в огонь.

– Разделываюсь со всякой ерундой, – сказала она, глядя на огонь.

Винисиус оглянулся на калитку, потом опять посмотрел на Грасу. Лоб у него блестел.

– Тебя увидят ребята.

– Подумаешь. – Граса улыбалась. – На пляже девушки одеты еще меньше.

Тонкие волоски на ее руках и ногах блестели в свете пламени, отчего она казалась покрытой золотыми нитями. На ляжке темнели пять отметин – синяки овальной формы. Во мне поднялась боль. Я схватилась за живот, боясь, что меня все же ударили, что гребец пнул меня, а я не заметила.

– Ты не можешь оставаться в таком виде, – хрипло сказал Винисиус.

– Тогда дай мне свой пиджак.

Винисиус снял пиджак не сразу. Какое-то время они с Грасой молчали, глядя друг на друга, пока я не поинтересовалась, не пропустила ли я что из их разговора. Винисиус снял пиджак и набросил его Грасе на плечи. Та улыбнулась.

– Дор, не хочешь присоединиться? – спросила она, кивая на мой костюм Евы.

Я отказалась.

Граса запахнула пиджак Винисиуса.

– Если передумаешь, попроси пиджак у кого-нибудь из ребят. Этот – мой.

На следующий вечер я получила приказ от Мадам Люцифер явиться к нему. Граса хотела пойти со мной, но Люциферов посланец отрицательно покачал головой:

– Только дылда. Приказ Мадам.

Было еще рано, всего семь часов, но музыка уже лилась из патефона, девушки присаживались на бархатные диваны, болтая с первыми вечерними клиентами. Я прошла мимо них, в кабинет Люцифера. Он сидел, скрестив ноги, в своем любимом кресле; плюш на подлокотниках протерся, местами проглядывала набивка. Люцифер велел мне сесть на стул.

– Тони вас уволил. Ваша история теперь известна каждому владельцу кабаре, отсюда до Сената. Вы перед всем залом излупили парня из «Фламенго».

– Мы его не излупили. Это он побил Грасу.

Люцифер заохал, как расстроенная мамаша.

– Ты сломала ему палец у всех на глазах? Да еще в костюме? Ах, Дор, Дор. Месть и плотская любовь – две вещи, которые нельзя выносить на публику.

– Значит, я должна была позволить ему разгуливать по залу как ни в чем не бывало?

– Ты должна была прийти ко мне. – Улыбка Люцифера исчезла. – Но теперь уже поздно. Теперь мне придется поговорить с Коротышкой Тони.

Я заставила себя взглянуть Люциферу в глаза:

– Ты сделаешь так, что нас снова примут?

– Тони правильно поступил, выкинув вас, но он поступил неправильно, не спросив моего на то разрешения. И что теперь? Ни один клуб в Лапе не примет на работу твою подружку, если только я не выкручу кому-нибудь руки ради нее.

– А ради меня? – спросила я.

Мадам Люцифер вздохнул. Он поставил ноги ровно и подался вперед, уперев локти в колени.

– У Грасы голос лучше. И она знает, как вести себя перед залом. Ну-ну, котик, не грусти. Твои таланты гораздо полезнее.

– Например?

Мне надоело, что Люцифер и Анаис вечно указывают, что Граса лучше меня, как будто мне не хватает смелости признать это самой. Но мне всегда казалось, что понятия «лучше» или «хуже» неприменимы к нашему дуэту; мы с Грасой просто разные и потому дополняем друг друга. Мой голос – с хрипотцой, низкий, непривычный – оттенял ее загадочный голос, придавал ему глубины. Ее голос – обволакивающий, яркий и дерзкий – смягчал мое пение. А теперь я потеряла роль нимфетки, а с ней и свое место рядом с Грасой.

– Как ты думаешь, почему я отправлял тебя с поручениями? – спросил Мадам. – Грасинья в этих поездках просто сопровождала тебя. Ты, милая Дориш, никогда ни в чем не просчитывалась. Не потеряла ни багета. Не позволила никому вскружить тебе голову и выманить лишнее. И никому не позволила запугать себя. Ты умеешь считать, милая Дориш, умеешь делать деньги. Какой смысл в таланте, если он тебя не кормит?

Я пожала плечами.

Мадам неотрывно смотрел на меня, взгляд его обрел стальной блеск.

– Итак, твои детские мечты не сбылись. А чьи сбылись? Когда-то давно я мечтал выступать на сцене, не вышло. Если бы я упорствовал в своих мечтах, чем бы я стал – вечно пьяным черным? Посмотри на этих malandros, которые сегодня готовы кланяться мне в ноги. Как ты думаешь, милая Дориш, не будь у меня моей нынешней репутации, не перерезали бы они мне глотку бутылочным осколком? Даже здесь, в нашей шкодливой Лапе, люди терпят меня, потому что я заставляю их это делать. Пусть шепчут bicha у меня за спиной, если хотят, но я все же мужчина. И никому не позволю забыть об этом. Употребляй в дело свои таланты, а не гоняйся за теми, каких у тебя нет.