— Была очень рада повидаться с тобой, Бен, — сказала сестра Элизабет. Одета она была в точности так же, как тогда, когда неожиданно явилась в ночь Хэллоуина. — Жаль, что приходится уезжать... бросать все незаконченным. Но надо на работу. Каллистий может умереть в любую секунду, придется освещать это событие. Так что надо быть там. Но я, — она положила мне руку на плечо, заглянула в глаза огромными своими зелеными глазищами, — я беспокоюсь о тебе, Бен. Думала о том, что ты говорил, делал вид, какой ты безжалостный, настоящий сын своего отца... и очень за тебя тревожно. — Она отняла руку и отступила, точно внезапно смутилась, застеснялась того, что были близки, в буквальном и фигуральном смысле этого слова. — Но я думаю, рано или поздно ты успокоишься все придет в норму... — Голос ее изменился, словно замер где-то в отдалении.

— И не надейся, — ответил я. — Я беру отпуск. Сегодня утром звонил своим партнерам. Ты права, сестра. Дело не закончено. Все еще только начинается. Я им занялся и должен довести его до конца.

Она вздрогнула, словно ее ударили.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я собираюсь найти убийцу сестры.

— Как? Как это возможно?

— Она этого хотела. Поэтому и оставила мне тот снимок, помнишь? И я не собираюсь ее подводить. Вот и все.

— Ты не прав, — строго и со значением произнесла Элизабет. — Вэл ни за что бы не согласилась, чтобы ты подвергал свою жизнь опасности. Нет, я тебя не виню, месть за сестру и все такое. Но сам подумай, Бен, у тебя же нет ни единого шанса. Этот человек исчез, никто не знает, кто он...

— Зато я знаю, что делаю.

— Прошу тебя, Бен, пожалуйста, оставь все это! Я тоже много думала. Не спала всю ночь и думала и вдруг впервые осознала, что Вэл убита. Убиты три человека, и да, возможно, это связано как-то с исследованиями Вэл. Убивать тебя на данной стадии им просто не было смысла. К тому же ты ничего о них не знаешь, а вот они... они наверняка следят за тобой, неужели не ясно? И могут убить тебя в любой момент, когда сочтут нужным. — Она взглянула на меня немного растерянно, видно, спохватилась, что отчитывает, как нерадивого школьника. — Если подойдешь слишком близко, рука у них не дрогнет, они убьют тебя, Бен. Постарайся это понять... это же очевидно, как в одном из романов Данна. Оставь это дело, Бен, пожалуйста!

— Не собираюсь спорить с тобой. Я все обдумаю, обещаю. Давай не будем ссориться.

— Ладно, допустим, ты узнаешь. Что дальше? Они тут же тебя прихлопнут, как только поймут. Послушай, Вэл знала, на что идет, понимала всю степень риска, но считала, что дело того стоит. Ради бога, Бен, ведь ты даже не знаешь, почему она считала все это таким важным и...

— Не трать пыл попусту, — сказал я.

— Оставь это дело полиции.

— У них ни черта нет, сама это знаешь. И потом, неужели ты всерьез думаешь, что Вэл хотела бы, чтобы я отступился?...

— Вэл больше нет, Бен. Она вышла из игры. Послушай меня. Вэл... она вела себя опрометчиво. Да, она была храброй девушкой, но безрассудной. А я другая. И ты, надеюсь, тоже. Она шла грудью на баррикады, а я наблюдала и писала об этом. Она зашла слишком далеко и поплатилась за это, но это вовсе не означает, что мы должны следовать по ее стопам... Я слишком хорошо себя знаю, знаю, что не создана для того, чтоб умереть за принципы. А ты? Нет, правда?

— Из-за принципов умирать не буду. Лично мне плевать, что за чертовщину нашла там Вэл на эту чертову Церковь...

— Ну, возможно, нашла там какого-то маньяка. Но не обвинять же за это всю Церковь! Даже слушать этого не желаю, Бен. Я просто не...

— Хорошо! Прекрасно! Бог ты мой! Кто-то убил мою сестру и должен заплатить за это! Неужели не понимаешь, Элизабет? Ведь все просто.

— А ты разве не понимаешь, что можешь поплатиться первым?

— Значит, ты уже все решила, — пробормотал я. — Собираешься отойти от этого дела.

— А чего еще ты от меня ждал?

Я пожал плечами.

— Да, — сказала она. — Я собираюсь отойти от этого дела, не хочу погибать. Хочу жить дальше, своей жизнью. Этим должна заниматься полиция и сама Церковь... Когда Санданато приедет в Рим и сообщит, они будут вынуждены принять какие-то меры.

— А ты напишешь об этом. Ведь ты была лучшей подругой Вэл. И у тебя есть журнал.

— Напишу? О чем? О некоем таинственном священнике-убийце, об оторванном клочке дождевика, о каких-то старых непонятных снимках, о священнике — авторе бестселлеров, побывавшем на месте преступления? Ты думаешь, я буду писать обо всем этом? Господь с тобой, Бен! Сейчас другие времена. Одно дело сидеть ночью за столом, сочиняя детективные сюжеты. И совсем другое...

— Тебе просто все равно, я прав? Для тебя это стало помехой, и вот ты...

— Не стыдно тебе, Бен? Дело в том, что у меня было время подумать, оценить, так сказать, перспективы...

— Что ж, в таком случае, — начал я и почувствовал, как к горлу подкатила тошнота, а в животе похолодело, — нам нечего больше обсуждать, сестра.

Католики, они и есть католики, твердил я себе. Всегда стоят друг за друга горой. Зря я доверился ей, подошел слишком близко. Поддался соблазну.

Отец Данн сам вызвался отвезти ее в аэропорт. И вот он приехал, и прощание было не из приятных. Поджатые губы, сдержанные кивки, и она уехала. Возможно, все, что она говорила, было правильно и справедливо. Но я не желал этого слушать.

Если б я позволил убедить себя, если б все бросил и смирился с тем, что убийство моей сестры так и останется нераскрытым, как убийство отца Говерно полвека тому назад, я бы не смог жить дальше. И вопрос сводился вовсе не к тому, что я хочу делать дальше. Вопрос сводился к тому, что должен делать.

И если я не сделаю этого, кто замолвит слово за мертвых?

* * *

Весь остаток дня настроение у меня было просто отвратительное. Споры с Элизабет отрезвили и одновременно подстегнули. И оба мы были по-своему правы. Я верил в реальность того, что произошло с Вэл; для Элизабет же реальность сводилась к будущей ее жизни. К жизни в Риме, ее работе, реальности существования и значимости Церкви. Я надеялся, я, черт побери, был уверен, что любовь к Вэл объединит нас и сделает союзниками в поисках убийцы Я с самого начала уловил в ней это стремление и знал, что оно мне не привиделось. Но мне не следовало обольщаться. Никогда не обольщайся насчет монахинь, насчет любого из них. Потому что, когда дело доходит до Церкви, все это превращается в пустопорожнюю болтовню; когда есть шанс, что Церковь замешана в этом, сестра Элизабет умывает руки.

Санданато вернулся из Нью-Йорка и застал меня у картины отца, его освещали лучи заходящего солнца. Я поднял голову. Он бросил пальто на спинку стула, подошел к камину и стал греть руки. Сам не знаю почему, но я не сдержался и заметил, что выглядит он просто как сам не свой. Он не понял этой идиомы, тогда я объяснил ее значение. Санданато кивнул и опустился в кресло с печальной улыбкой на смуглом измученном лице.