Ростопчин изложил и свои взгляды на крепостное право. В то время как Карамзин в «Записке о древней и новой России» внимательно проследил за развитием крепостной зависимости начиная с XVI и XVII веков, Ростопчин полагал, что все крепостные произошли от средневековых холопов. Он утверждал, правда, не называя их, что в прошлом правители уже делали безуспешные попытки дать крестьянам свободу передвижения, но всякий раз эта свобода «производила расстройство имуществ помещичьих и разорение самих крестьян, кои, для избежания податей, работы и повинностей», жили «в переездах и бегах, по примеру кочующих народов, и от беспрестанных переселений из одного места в другое лишались последнего своего имущества». Раскрепощение всегда будет приводить к такому результату. Длительное существование какой-либо государственной структуры (в частности, крепостного права), доказывает, что при всех ее недостатках «она или полезна, или не могла быть заменена лучшей» [Ростопчин 1860:207–208].

К тому же, заявлял Ростопчин, крепостное право обеспечивало крестьянам социальную защищенность. Некоторые из них, зная, что хозяева не допустят их обнищания, даже пользовались их неистощимой щедростью. (Ростопчин не коснулся внутреннего противоречия крепостной зависимости: обеспечивая общественную дисциплину, она одновременно поощряла леность крестьян.) Он приводил в пример собственных крестьян, пытавшихся обмануть его, притворяясь бедными, и заключал, что «вообще распутство, лень и нерадение [крестьян] превышает понятие». Он утверждал, что русские крестьяне, унаследовавшие свой дом и землю, живут лучше английских фермеров-арендаторов. Опасение, что хозяин воспользуется правом лишить крепостных их собственности, не имеет никаких оснований, потому что «разорить крестьянина есть самый верный способ разорить себя», и, даже если какой-то отдельный помещик плохо обращается с крестьянами, он остается ангелом добродетели по сравнению с англичанами, французами или голландцами на их заморских территориях. Екатерина II, «устроивая в славное царствование блаженство России», и Александр I преследовали жестокость крепостников, тогда как западноевропейцы «дали себе в колониях право на всевозможные наказания невольников» [Ростопчин 1860: 209]. Так что с учетом всех этих обстоятельств крепостное право оказывается необходимым злом и даже вовсе не злом; да если бы оно и было злом, то у иностранцев всё еще хуже, и они не имеют права критиковать Россию.

Далее Ростопчин рассмотрел факторы, препятствующие успеху предложений Стройновского. Как и Карамзин, он полагал, что земля останется у дворян, и предвидел нескончаемые споры по поводу допуска крестьян к полям, водным путям, лесам и т. д. Привыкнув к свободному пользованию этими ресурсами, крестьяне откажутся платить за них, и дворянам будет невозможно организовать оплату их труда и закупки продукции. Но главной причиной необходимости крепостничества он видел отсутствие других способов заставить крестьян работать на земле. «Земледелие вольностию крестьян в России процвести не может, – объявлял Ростопчин, – потому что русский крестьянин не любит хлебопашества и пренебрегает своим состоянием, не видя в нем для себя пользы» [Ростопчин 1860: 212]. Отмечая, что крестьяне несведущи в элементарной агрономии и ленивы, он утверждал, что их освобождение спровоцирует их массовый исход в города и неуправляемую миграцию в поисках новых земель в других краях. Сезонные отъезды мужчин на работу в города и прекращение существующей практики, когда хозяева устраивали свадьбы крестьянам, которым трудно было найти себе пару, приведут к сокращению населения (а не к его увеличению, как полагал Стройновский). Работа фабрик и животноводство застопорятся, как и сбор подушной подати.

Сами крестьяне недолго будут наслаждаться своей свободой, потому что появившийся новый класс обеспеченных сельских жителей начнет притеснять остальных. Дворяне более не смогут помочь крестьянам в случае необходимости, а любая тяжба между дворянином и крестьянином будет неизбежно решена в пользу дворянина, поскольку судьи избираются из их среды. Однако от судов и прочих органов власти будет мало толку и в защите законных интересов дворянства, поскольку государство не в состоянии управлять «10 000 000 упоенных и разнузданных вольностию людей» [Ростопчин 1860: 214]. Повторяя Карамзина, Ростопчин напоминал, что дворяне управляют сельским населением без каких-либо затрат со стороны государства и что заменить их в этом отношении в настоящее время некем.

Более того, он уверял, что сторонники освобождения крестьян «осудили на голодную смерть» огромное число дворовых людей, которые не найдут себе места при новом порядке. Они не имеют ни ремесла, ни навыков, позволяющих обеспечить себя и свои семьи, и лишь немногие из них в действительности как-то служат своим хозяевам, но более живут за их счет: «хотя издержки на дворовых и велики, но у нас расчетов по-иностранному еще нет, и слово “Ведь он человек” кормит миллион людей» [Ростопчин 1860: 215]. Он уже не в первый раз отвечал на обвинения со стороны иностранцев, утверждая, что благодаря русскому характеру крепостная зависимость оказывается более гуманной, чем алчная и бессердечная «свобода» стран Запада, и заявлял, что дворяне, освободившие крепостных по Указу о вольных хлебопашцах, сделали это только для того, чтобы избежать ответственности за старых и нетрудоспособных крестьян, а не из человеколюбия.

«Замечание» Ростопчина, по-видимому, хотели напечатать, но разрешение не было дано, и оно ходило по рукам в виде рукописи[233]. Нет сведений о том, показывал ли он текст Карамзину или Екатерине Павловне, но в свете его дружбы с ними и желания использовать свои сочинения с максимальным политическим эффектом представляется вероятным, что они были знакомы с его работой. Ее идеи перекликаются с мыслями Карамзина, изложенными в его «Записке». Это показывает родство политических взглядов того и другого, которые, вероятно, выражали умонастроение целой прослойки российского дворянства. Можно полагать, что ростопчинское опровержение взглядов Стройновского было, как и «Записка» Карамзина, передано монарху[234], но реакция Александра неизвестна.

Идеи Ростопчина вызвали возражения. Так, будущий декабрист Николай Тургенев, по-видимому, читал текст Ростопчина (или другой, ему приписываемый) весной 1812 года, по возвращении из Геттингена, где он учился. Он с возмущением писал, что Ростопчин «не знает дела» и путает «улучшение состояния полезнейшего класса народа в Государстве» со «свободой и независимостью, кот[орые] были проповедываемы властолюбивыми республиканцами и энтузиастами-философами». Тургенев отвергал утверждение, что благосостояние России «основано на рабстве», и говорил, что Ростопчин «плохо <…> доказывает благоденствие наше примерами бедности нищих других народов» [Тарасов 1911–1921,3:191–192][235]. Однако, несмотря на отдельные критические голоса вроде тургеневского, Ростопчин выражал мнение многих. Михаэль Конфино отмечает, что в глазах дворян образ крестьянина, как правило, был лишен глянца, привнесенного Глинкой или даже Шишковым: они смотрели на него с недоверием и сверху вниз. Крепостных считали мелкими лгунами и притворщиками, живущими за счет хозяев, в лучшем случае – наивными и простоватыми. Леность крестьян была, как полагали, причиной и их бедности, и отсталости сельского хозяйства в