— Трудно жить, когда тебе со всех сторон предсказывают скорую смерть, постоянно подсчитывают оставшиеся тебе для жизни дни, — мрачно констатировал бывший восточногерманский лидер.

Возвращаясь на 15 лет назад, надо признать, что многие знавшие ситуацию в нашем руководстве, не могли понять логику Хонеккера. Ведь он наверняка знал, что на смену Брежневу придет Андропов, человек более изощренный в политике и прекрасно осведомленный о его поступках, а главное — способный делать серьезные выводы из получаемой информации.

Хонеккер мог бы догадаться также, что не менее, чем сам Брежнев ставку на «восточную политику» Брандта, новые отношения с ФРГ сделал и Андропов, а потому после истории с Гийомом восточногерманскому руководителю рассчитывать на сколько-нибудь положительную перспективу в отношениях с ним было трудно.

Добровольная отставка Брандта трансформировала отношение к нему не только Брежнева, но и в еще большей степени Андропова. Этот шаг канцлера он квалифицировал не иначе, как малодушие.

Еще более тяжелое впечатление на него произвело поведение министра Э.Бара во время заявления Брандта об отставке или как он зло назвал «плач Бара перед телевизионными камерами». «Брандту требовалась поддержка, а не сочувствие. Ему нужны были аргументы, которые бы удержали его от малодушия, а не слезы», — осуждающе заключил шеф.

В середине мая 1974 года канцлерское кресло в ФРГ занял Гельмут Шмидт, заместитель Брандта по партии, в прошлом — министр обороны, на тот день — министр финансов и экономики.

Их отношения с Брандтом не были гладкими. Это и не удивительно, если учесть, о каких ярких личностях идет речь. Перед Брежневым и Андроповым встала проблема: захочет ли Шмидт перенять правила игры, установленные Брандтом или будет добиваться установления своих, новых?

Оба они мысли не допускали об отступлении от начатой перестройки внешней политики в отношениях с Западной Европой, сулившей принести реальный и столь желанный результат— стабильность в этом важнейшем регионе. Кроме того, поворот призван был преобразить привычный образ Брежнева как политика, которого историки до сих пор почему-то относят к категории «ястребов», приписывая ему авторство в формулировании «агрессивной советской внешнеполитической доктрины».

На самом деле ни о каких агрессивных доктринах, с точки зрения увеличения советских территорий, Брежнев в силу личных качеств и складывавшихся обстоятельств, естественно, и не помышлял.

Идея «мировой революции» сошла в могилу вместе со Сталиным. Его преемники видели свою задачу лишь в том, чтобы не растерять наследство, собранное воедино Рюриковичами, Романовыми и Сталиным, значительно расширившим зону влияния СССР после победы во Второй мировой войне.

Брежнев не был исключением. Сохранить унаследованное — составляло максимум и минимум его внешней и внутренней политики.

К сожалению, в Москве о Шмидте знали очень мало, а имевшаяся информация была крайне противоречивой.

Одни говорили, что он настроен откровенно проамерикански, другие утверждали, что он — немецкий националист. То, что в те времена эти две стороны могли полезно сочетаться, никому в голову не приходило. В двух информациях, поступивших из противоположных точек, я обнаружил однажды одинаковую оценку: «Шмидт— твердый орешек». Она оказалась самой близкой к истине.

У Брежнева к этому времени было две вставные челюсти и положение непререкаемого руководителя одной из двух мировых держав. Так что колоть орехи ему было незачем и нечем. Он слишком уверовал в мощь (в первую очередь, военную) стоявшего за ним государства, и поэтому не относился очень серьезно к дипломатическим телеграммам и нашептываниям партийных германистов по поводу антикоммунистической непримиримости Шмидта, его прагматизма и весьма непростых отношениях, сложившихся между ним и Брандтом. Более сильное впечатление на Брежнева произвел тот факт, что Шмидт в период кризиса, предшествовавшего отставке Брандта, благородно подставил ему свое плечо, и до последнего момента убеждал его не совершать этого шага.

После долгих часов обсуждения с Андроповым того немногого, что он знал о Шмидте, Брежнев решил направить ему личное письмо с предложением продолжить налаженный его предшественником способ обмена напрямую доверительной информацией. С целью сохранения конфиденциальности, Брежнев предлагал новому канцлеру не менять и тех, кто в течение многих лет сумел сделать канал надежным. В первую очередь это, естественно, касалось Эгона Бара.

Мне предлагалось подготовить проект письма, под которым Генеральный секретарь поставит свою подпись.

Брежнева не слишком раздирали сомнения по поводу, будет ли принято его предложение новым канцлером.

Передавая послание Андропову, Генеральный секретарь, видимо, имея в виду рассказы о непростых отношениях Брандта и Шмидта, глубокомысленно заключил:

— Шмидт— государственный деятель, и легко поднимется над всякого рода предрассудками и дворцовыми интригами.

Он оказался прав. Сочтя прямой канал с лидером СССР полезным, Гельмут Шмидт принял его предложение.

Мы были уверены, что Шмидт продолжит «восточную политику» Брандта. Однако с самого начала стало очевидно, что это не станет простым повторением пути, пройденного его предшественником.

Различие в подходе ощутимее всего сказалось на том, что Шмидт перенес основной акцент с взаимоотношений между нашими странами на проблему военного противостояния между Востоком и Западом.

Брежнев посчитал первое важнее второго и поэтому отнесся к переменам сравнительно спокойно. Андропов объяснял позицию Шмидта непременным желанием канцлера отличаться от Брандта и быть на виду у мировой общественности. Министр обороны СССР Дмитрий Устинов трактовал обращение Шмидта к военной тематике как ностальгию по прошлому, когда канцлер был военным министром ФРГ.

Что касается нас, то смещение акцентов значительно осложняло нашу посредническую миссию: отныне многие вопросы требовалось решать, помимо МИДа, и с Министерством обороны. А в этом ведомстве, как известно, все бумаги, включая туалетную, всегда были строго засекречены.

Брежневу же не терпелось получить доказательства того, что начатое им и Брандтом дело не только не погибло, но и получило дальнейшее развитие.

По просьбе Генерального секретаря, при первой же встрече с новым канцлером ему был задан вопрос, не желает ли он посетить Советский Союз еще в этом году по личному приглашению Брежнева. Приглашение канцлер принял.

Эту, на первый взгляд не столь ошеломляющую новость, Андропов докладывал Брежневу лично. Тот с нескрываемым удовольствием выслушал ответ Шмидта и тут же соединился по телефону с Громыко.

— Послушай, Андрей, — с энтузиазмом начал он, словно идея родилась у него секунду назад, — я думаю, хорошо было бы пригласить нового канцлера посетить нас еще в этом году. Подпишем документы о наполнении «восточных договоров», обозначим, так сказать, преемственность политики со стороны нового канцлера и двинемся дальше…