Аэций вел себя совершенно иначе. Вот почему он пользовался такой популярностью в армии. В его словах была уверенность, от которой веяло будущими победами. Только безумец решился бы обезглавить армию, когда у ворот бессчетные полчища гуннов. А это значило, что с убийством Аэция придется повременить. Приговоренный к смерти не только останется жив, но и продолжит исполнять обязанности магистра армии.

Валентиниан почувствовал всю безвыходность своего положения. Аэций снова каким-то непостижимым образом ускользнул от его карающей длани.

— Что же вы раньше не поставили нас в известность? — только и смог он произнести.

— У меня имелось одно предположение, — ответил Аэций слегка изменившимся голосом. — Но оно не оправдалось. Аттила оказался не тем, за кого себя выдавал. Теперь я это знаю и больше не промахнусь.

— Поверим вам на слово, — сказал Валентиниан. — Но впредь не томите нас с новостями.

— Так я приглашен по этому поводу? Из-за того, что не было новостей? — неожиданно спросил Аэций.

— Нет, я… пригласил вас по другому поводу.

Император медленно обвел глазами мраморный зал. На него смотрели со всех сторон. Опиравшиеся на копья телохранители ждали условленного сигнала. Другие смотрели с простым ожиданием и ни о чем не догадывались.

«Придется сказать о матери. Деваться некуда», — принял решение император и встал со своего ложа.

— Я пригласил вас, чтобы сообщить о страшном несчастье, которое постигло меня и возлюбленный Римский народ, — произнес он торжественным и печальным голосом. — Моя мать августа Галла Плакидия скончалась.

* * *

Аэций был так потрясен внезапной смертью Галлы Плакидии, что какое-то время не мог ни с кем говорить. Она была для него больше, чем августой, больше, чем другом, больше, чем любимой женщиной. Так бывает. Два могучих дерева слишком долго поддерживали друг друга и не заметили, как сплелись ветвями. У каждого в прошлом была потеря, оставившая глубокую рану. Августа обрадовалась, когда Аэций привел к ней вдову Бонифация Пелагею, и благословила их на долгую счастливую жизнь. В отличие многих она умела радоваться чужому счастью. А собственного так и не обрела…

Встретив Аэция в атриуме, Пелагея испугалась его печального вида.

— Со мной ничего не случилось. Не беспокойся, — сказал он, обнимая жену.

— Вот и прекрасно, — прошептала та. — А я боялась, что не вернешься.

— Не вернусь? Почему? — удивился магистр.

— Сама не знаю. Отчего-то стало вдруг тошно, и почудился запах погребального костра.

— Тогда это связано не со мной.

— А с кем?

Аэций рассказал об августе. И о том, что поедет собирать союзников на войну с аттилой. Надежда, что это окажется его сын, не сбылась. На приеме в посольстве Зеркон не узнал в нем Карпилиона. А уж племянника он бы ни с кем не спутал.

— Я буду молиться, чтобы союзники тебя поддержали, — промолвила Пелагея.

— Тут одной лишь молитвой не обойдешься, — сказал Аэций. — Придется ехать к торингам.

— К королю Теодориху? Но у вас же с ним распря.

— Последнее время мы были с ним на ножах, это правда. Значит, надо его убедить, что аттила — наш общий враг.

— И откуда он только взялся этот ужасный аттила, — с досадой произнесла Пелагея. — Только представь, наш сын играет в него с другими мальчишками. А когда я спросила, они сказали, что аттила их восхищает.

— Сегодня такое услышишь повсюду, — сказал Аэций. — Я и сам восхищаюсь его дерзостью и умом. Тем, как он проводит сражения. Тем, как готовится к бою. Похоже, он где-то учился военному делу. Хотел бы я на него взглянуть…

— Лучше убей его побыстрее, — нахмурилась Пелагея. Она находилась в той дивной поре, когда молодая женщина особенно хороша. Аэций не удержался и поцеловал её в губы.

— Убью. Так быстро, как только смогу, обещаю. Кто-то ведь должен его обезглавить. Я видел сегодня глаза императора. Бедняга. Без матери он остался один среди сонма врагов. Я просто обязан его поддержать.

Через несколько дней Аэций отправился в Галлию. Затягивать встречу с союзниками не стоило. Особенно если этим союзником должен был стать Теодорих — король торингов.

Побратим Аэция

С хромоногим одноглазым Теодорихом Аэций познакомился, когда находился в заложниках у торингов. Было это давно. Торингами правил в ту далекую пору отец Теодориха, и оба они, Аэций и Теодорих, были мальчишками, мечтавшими поскорее вырасти и стать такими же славными воинами как Александр Македонянин или Гай Юлий Цезарь, которые знали не только, как побеждать, но и как распорядиться своей победой.

Теодориху крупно не повезло. В детстве, катаясь на лошади, он поранил ногу и лишился глаза. Из-за этого его признавали негодным для военного дела, и только Аэций не видел в мальчишке калеку. Он сказал Теодориху, что когда садишься на лошадь, хромота незаметна, а для того, чтобы видеть противника, достаточно и одного здорового глаза. С тех пор они стали друзьями. А когда Аэцию пришла пора возвращаться в Равенну, Тедорих предложил побрататься, и они поклялись, что во время застолья не сделают и глотка, пока один не наполнит другому кубок.

Их дружба возобновилась, когда Аэция назначили комитом Галлии. Теодорих благодарил своего побратима за то, что избавил его от вандалов, но потом между ними возник разлад. Вначале из-за Литория, убитого возле стен Толозы. Потом из-за казни Цензория, попавшего в плен к Агиульфу. В отместку Аэций убил Агиульфа и тех, кто его поддерживал, а среди них было много союзников Теодориха.

Аэций не знал, как отнесся к этому побратим, ведь уехал сразу после сражения, и теперь, вернувшись обратно, был в полном неведении, что у него на уме.

По слухам король Теодорих гостил у правителя свеев, и там собрались представители многих родов. Аэций нагрянул к ним, не сказавшись заранее. Он знал, что его не тронут, даже если приедет один без оружия. Побратимов здесь чтили, а гостей уважали вдвойне. Таков был обычай.

Домо́вья торингов стояли рядами. В них жили одновременно по семь или восемь семей. В домо́вье правителя располагался громадный трапезный зал. Пировали в нем непрерывно по несколько дней, выбираясь на воздух лишь по нужде. По примеру римских застолий — вместе с мужьями сидели их верные жены и пили на равных, мешая вино и пиво. В прошлом Аэций часто бывал на подобных попойках и знал, как надо держаться, чтобы не выглядеть чужаком.

Возле домо́вья правителя навстречу ему попался подручный хозяина дома. Аэций спросил у него, о чем говорят на пиру.

— О доблести, об оружии, о прошедших битвах, — ответил подручный и недвусмысленно намекнул, что римлянам тут не рады.

— Тогда, должно быть, твои хозяева разозлятся, увидев меня на пороге, — полушутя произнес Аэций, имея в виду Теодориха и его гостей.