На всех лицах отразился страх. Кюре поспешно направился к флигелю, внимательно рассматривая дорогу, а Мишо, движимый теми же соображениями, пошел по аллее к Кушу.

— Боже мой, она здесь упала, — воскликнул Мишо, вернувшись с того места, где прерывались следы, ведшие к Серебряному ручью, на середину аллеи, где они тоже кончались. — Смотрите! — сказал он, указывая на землю.

Все действительно увидали на песке отпечаток человеческого тела.

— Следы, ведущие к лесу, оставил кто-то, кто обут в башмаки на веревочной подошве... — сказал кюре.

— Это женский след, — заметила графиня.

— А там, возле разбитого кувшина, след мужской ноги, — сказал Мишо.

— Здесь все следы совершенно одинаковые, — сообщил кюре, дошедший до самого леса по следу с отпечатком веревочной подошвы.

— Ее, наверно, схватили и унесли в лес! — воскликнул Мишо.

— Если это след женской ноги, то тут окончательно ничего нельзя понять, — заметил Блонде.

— Это, несомненно, проделки мерзавца Никола, — сказал Мишо. — Он уже несколько дней подстерегает Пешину. Я сегодня просидел целых два часа под Авонским мостом, чтобы захватить этого негодяя. Возможно, что в его замыслах помогает ему женщина.

— Какой ужас! — воскликнула графиня.

— Для них все это милые шутки, — с грустью и горечью промолвил кюре.

— О, Пешина не дастся им в руки, — сказал начальник охраны. — Она скорее бросится вплавь через реку. Пойду осмотрю берег Авоны. Дорогая Олимпия, вернись-ка лучше домой. А вы, господа, и вы, сударыня, пройдитесь по аллее к Кушу.

— Что за край! — проговорила графиня.

— Всюду найдутся негодяи, — заметил Блонде.

— Правда ли, господин кюре, — спросила графиня, — что я вырвала эту девочку из когтей Ригу?

— Всякая девушка моложе пятнадцати лет, которую вы приютите у себя в замке, будет вырвана из лап этого изверга, — ответил аббат Бросет. — Стараясь залучить к себе в дом Пешину, когда ей только что минуло двенадцать лет, расстрига одновременно стремился к удовлетворению и своих распутных наклонностей, и чувства мести. Он наговорил ее дедушке, что хочет исправить несправедливость, допущенную дядей Низрона, моим предшественником, но мне удалось разъяснить этому старику, взятому мной в сторожа, истинные намерения Ригу. И тогда у нашего бывшего мэра появилась еще одна лишняя обида против меня, и его ненависть с той поры возросла... Старик Низрон напрямик заявил Ригу, что убьет его в случае несчастья е Женевьевой и возложит на него ответственность за всякое покушение на честь девочки. Я весьма склонен видеть в преследованиях Никола Тонсара какой-нибудь отвратительный замысел со стороны Ригу, считающего, что ему здесь все дозволено.

— Он, стало быть, не боится правосудия? — спросил Блонде.

— Во-первых, он тесть местного прокурора, — ответил кюре, немного подумав. — А потом, вы и представить себе не можете, до чего доходит беспечность полиции и прокуратуры. Раз крестьяне не жгут ферм, не убивают, не отравляют и платят налоги, — пускай делают, что хотят, а поскольку крестьянам чужды какие бы то ни было религиозные принципы, здесь ужас что творится. По ту сторону Авоны немощные старики боятся остаться дома, потому что тогда их перестанут кормить; они работают в поле, пока держатся на ногах, так как прекрасно знают, что стоит им слечь — и они умрут с голоду. Мировой судья Саркюс говорит, что, если привлекать к суду всех преступников, государство разорится на судебных издержках.

— Этот судья смотрит на вещи трезво, — заметил Блонде.

— Да. Вот и его преосвященство хорошо знал, как обстоят дела в здешней долине, в особенности в нашей общине, — продолжал священник. — Только религия может исправить это зло, а закон в его теперешнем виде, по-моему, бессилен...

Речь священника была прервана криками, раздавшимися из леса, и графиня, вслед за Эмилем и аббатом, смело побежала в ту сторону.

Благодаря проницательности, развившейся у начальника охраны на новой его должности не хуже, чем у дикаря, а также благодаря знанию страстей и стремлений жителей бланжийской общины Мишо частично уже нашел объяснение третьей идиллии в греческом вкусе в том «вольном», по классическому выражению, переводе, в каком воспроизводят античные идиллии в глухой провинции иные крестьяне-бедняки вроде Тонсаров и пожилые богачи вроде Ригу.

Второй сын Тонсара Никола вытянул при жеребьевке неудачный номер. За два года перед тем старший сын Тонсаров при содействии Гобертена, Судри и Саркюса-богатого был признан негодным к военной службе: у него вдруг заболели мышцы правой руки; но в дальнейшем Жан-Луи Тонсар без особого труда справлялся с самой тяжелой полевой работой, что вызвало толки в кантоне. Покровители семейства Тонсаров — Судри, Ригу и Гобертен — предупредили трактирщика, что сейчас не время пытаться избавить рослого и сильного Никола от рекрутчины. Однако виль-о-фэйский мэр и Ригу живо чувствовали, как важно заручиться признательностью таких отчаянных головорезов, способных на всякие мерзости, а затем натравить их на эгских помещиков, и Ригу подал Тонсару и его сыну кое-какие надежды.

Монах-расстрига, к которому захаживала Катрин, чрезвычайно преданная своему брату, посоветовал Тонсарам обратиться к графине и генералу:

— Возможно, что он даже будет рад умаслить вас, оказав такую услугу, а это уже маленькая победа над врагом, — сказал Катрин грозный тесть прокурора. — Ну, а если Обойщик откажет, — тогда посмотрим.

Ригу предвидел, что отказ генерала будет истолкован как новое проявление враждебности по отношению к крестьянам; если же бывшему мэру при его изворотливости удастся освободить Никола от рекрутчины, то Тонсар почувствует себя еще более обязанным их коалиции.

Никола, которому в ближайшие дни предстояло явиться в воинское присутствие, не возлагал особых надежд на протекцию генерала, зная, как в Эгах недовольны семьею Тонсаров. Его страсть к Пешине, или, вернее, овладевшая им неотвязная прихоть, были до такой степени возбуждены мыслью о близком отъезде, не оставлявшем ему времени для обольщения, что он решил пустить в ход насилие. Презрение, которое Женевьева выказывала своему преследователю, ее решительное сопротивление разожгли в ловеласе Эгской долины чувство ненависти, по силе своей не уступавшее его страсти. Уже три дня подстерегал он Пешину, и бедняжка знала, что ее подстерегают: между Никола и его жертвой установилось такое же взаимное понимание, как между охотником и дичыо. Стоило Пешине выйти за ворота, и тотчас же в аллее, проходившей вдоль ограды парка, или на Авонском мосту она замечала Никола. Она могла бы избавиться от его преследований, пожаловавшись своему деду, но даже самые простодушные девушки из какого-то, быть может, инстинктивного страха боятся в такого рода делах прибегать к защите своих естественных покровителей.