Однако же самое главное касательно этого разговора сомнению не подлежит: во-первых, он действительно имел место, и, во-вторых, Феликс Блох утвердительно ответил на оба вопроса совести. А коль скоро он спрашивал себя, должна ли трехвековая история физических исследований действительно увенчаться созданием атомной бомбы, Оппенгеймер наверняка отмел его опасения решительным замечанием, что по ту сторону всех философских рассуждений в нынешней геостратегической ситуации речь идет лишь об одном, а именно о вопросе, кто первым получит бомбу – Гитлер или Америка.

Словом, этот разговор, по всей видимости, происходил так или примерно так. Ведь фактически летом 1943 года – вероятно, в конце июня, перед началом каникул – Лора и Феликс Блох собрали чемоданы и вместе с близнецами, которым уже сравнялось два с половиной года, отправились в пустыню Нью-Мексико.

По соображениям секретности Оппенгеймер предупредил Блоха, чтобы он не покупал на полустанке Пало-Альто билеты прямо до Санта-Фе, а на каждой пересадке – в Бейкерсфилде, Альбукерке и Лами – брал новые. В совокупности дорога заняла сорок четыре часа. На третий день ближе к полудню Феликс Блох с семьей прибыл в старинную столицу штата Нью-Мексико.

В ту пору Санта-Фе еще оставался тихим испанским городком давно минувших времен. На Плазе росли старые тенистые деревья, под которыми стояли чугунные парковые скамейки, где в любое время дня проводили сиесту мужчины любых возрастов. Небольшие группки молодых женщин, черноволосых, с ярко-алыми губами, в пестрых юбках, прохаживались вокруг обелиска в центре сквера, робко высматривая возможных поклонников. Автомобилей почти не было, возле гостиницы «Ла фонда» стояли на привязи верховые лошади и мулы. На ступенях собора Святого Франциска играли дети, на веранде губернаторского дворца, разноцветными платками привязав младенцев себе за спину, сидели индианки, предлагали на продажу керамику и украшения.

Летом 1943 года в сонный городок прибывало необычно много чужаков. В большинстве это были бледнолицые горожане с севера, испанского почти никто из них не знал, да и по-английски многие говорили с тем или иным европейским акцентом. Некоторые приезжали в одиночку, некоторые – вдвоем, многие – с детьми и помимо чемоданов тащили диковинные вещи вроде метел, ведер, зеркал, комнатных растений или детских колясок.

Каждое утро этих горожан ожидал на Ист-Палас-авеню старый школьный автобус с ярко-красной надписью «US Army»[55]. Крепкий солдат помогал женщинам погрузить домашнюю утварь и добродушно исполнял их приказания. Когда все было надежно уложено в автобус, солдат садился за руль и веревкой привязывал дверную ручку к приборной доске. Потом врубал первую скорость и трогал с места.

Автобус предназначался для гостей Роберта Оппенгеймера, и в начале лета 1943 года больше тысячи человек проделали двухчасовой путь в Лос-Аламос. Прежде всего физики с семьями, но и химики, эксперты по взрывчатым веществам, биологи, специалисты по точной механике, инженеры-электрики, баллистики и металлурги. Щебеночная дорога вела по краснозему мимо лиловых скал и охряных останцов на северо-запад к бывшему лос-аламосскому интернату для мальчиков, расположенному на высоте двух тысяч трехсот метров над уровнем моря, на краю кратера огромного потухшего вулкана. Вдали лавандовой полосой тянулись южные отроги хребта Сангре-де-Кристо, рядом мрачно чернели базальты столовой горы Блэк-Меса. Среди скалистого ландшафта разбросаны индейские поселки-пуэбло. Иные покинутые и разрушенные, иные населенные. Тут и там на глинобитных стенах вялились связки стручков красного перца, во дворах лежала на солнце желтая, голубая, белая и черная кукуруза.

Узкий деревянный мост вел через красно-бурые воды Рио-Гранде, затем дорога устремлялась круто вверх. Цвели кактусы, гремучие змеи прятались в пустынной полыни. Потом за поворотом вдруг возникали в тучах пыли огромные армейские бульдозеры, срезавшие лиловые скалы и охряные останцы, чтобы выровнять дорогу для тяжелого транспорта.

Бесконечно долго автобус карабкался в гору. А когда выползал на край кратера, дорога шла уже прямиком к Лос-Аламосу, который за считаные недели потерял всякое сходство с интернатом для мальчиков и превратился в барачный поселок на тысячу жителей. В окружности шести километров он был обнесен сплошным забором из колючей проволоки, на востоке и на западе – ворота со шлагбаумом. Военные полицейские с автоматами проверяли пропуска, молча заглядывали в автобус. Затем сержант жестом разрешал проезд.

Когда автобус тормозил у бывшей школы, вновь прибывших приветствовал Оппенгеймер. Хлопал мужчин по плечу, спрашивал их жен, как прошла поездка, ронял «да… да-да… да…», пускал по кругу зажигалку, потом делал знак солдатам, которые подхватывали багаж и провожали всех к их жилью.

Феликс и Лора Блох поселились неподалеку от водонапорной башни, в доме под номером Т-124, двухэтажной, наскоро сооруженной и покрашенной в светло-зеленый цвет постройке на четыре квартиры. В кухнях стояли чадящие дровяные плиты из армейских запасов. Жилые комнаты обставлены одинаково по-спартански, в спальнях – походные кровати. На одеялах и простынях черная печать «USED», то есть «United States Engineer Detachment»[56].

В Лос-Аламосе Феликс и Лора Блох не были одиноки. За тонкими стенами соседствовали давние друзья. Рядом, на первом этаже, жил Эдвард Теллер, который в лейпцигском пинг-понговом подвале заваривал Феликсу чай, а потом в Беркли напугал секретный летний семинар идеей космического пожара. Наверху поселился физик Роберт Брод[57], которого Феликс знал еще как гёттингенского студента, а позднее в Беркли как члена «Monday Evening Club». Совсем рядом жили и Роберт Оппенгеймер и Ханс Бете, чуть подальше – цюрихский физик Ханс Штауб и математик Джон фон Нейман[58], с которыми Феликс учился в ВТУ.

Большинство приехали с женами, многие – с детьми, и все отдавали себе отчет, что в Лос-Аламосе подпали под секретность первой степени и останутся здесь до конца войны. Средний возраст составлял около двадцати девяти лет, считаные единицы перешагнули за сорок; всю войну рождаемость в Лос-Аламосе далеко превышала средний показатель по стране. Оппенгеймер и Блох вместе с Сербером и Бете принадлежали к числу самых старших, по крайней мере до приезда Энрико Ферми и Нильса Бора.

Все приехали работать, в Лос-Аламосе не было ни пенсионеров, ни больных, ни праздношатающихся, ни художников, ни спекулянтов, ни шалопаев, ни паразитов, ни карманников, ни симулянтов, ни охотников за наследством, ни лодырей. В семь утра выли сирены, и мужчины спешили в лаборатории, расположенные на окраинах поселка в строго закрытых зонах. Дети ходили в школу или в детский сад, женщины работали в администрации, в столовых, библиотеках или школах. Общий настрой напоминал летний лагерь.