Гитлеру срочно нужно было заручиться согласием Гинденбурга на ликвидацию многопартийной системы. И канцлер делал для этого все. Его речи были консервативны, как никогда. Гитлер стремится успокоить и национальный бизнес: «Сейчас много говорят об экономике — об экономике частного предпринимательства и кооперативной экономике, социализированной и частнособственнической. Поверьте мне, в экономике решающим фактором являются не теории, а эффективность»[254]. При этом ликвидация Веймарской республики шла полным ходом, и это не могло не импонировать монархисту Гинденбургу. В отличие от консерваторов, обеспокоенных разгулом насилия и разгромом даже консервативных организаций, Гинденбург в целом одобрял политическую перестройку Гитлера. В конце концов президент «сдал» своих друзей националистов, и 21 июня 1933 г. штурмовики и полиция оккупировала штабы НННП. 29 июня ее лидер Гугенберг с возмущением покинул правительство. Соотношение сил в правительстве изменилось. НННП «самораспустилась». 14 июля был принят закон, по которому НСДАП оставалась единственной партией в стране. Бывшие консерваторы вступали в нее. Теперь большинство членов правительства состояли в НСДАП. Все чиновники теперь могли назначаться только с согласия организаций НСДАП. Но за это и они, и президент, и руководство рейхсвера, стоявшее за президентом, требовали от Гитлера одного — очистить партию от радикалов.

Положение фюрера все еще не было прочным. Лейпцигский процесс кончился провалом обвинения против коммунистов. Следовательно, военно-аристократическая верхушка все еще могла обвинить нацистов в поджоге. Ценой освобождения Гитлера от обвинения в поджоге было очищение НСДАП от радикалов.

Режим имел две стороны. Формальную — конституционную и законную, основанную на растущих тоталитарных институтах и учреждениях, и теневую, основанную на непредсказуемом терроре коричневорубашечников, число которых достигло двух миллионов. Германская элита и рейхсвер были обеспокоены этой ситуацией. Они готовы были поддерживать фюрера, только если он гарантирует прядок и дисциплину, основанную на господстве элиты, а не уличных банд.

Укрепление диктатуры быстро пришло в противоречие с требованием лидеров «штурмовиков» выполнить партийную программу и совершить революцию, направленную против капиталистов. Рем требовал проведения «второй революции», превращения национальной революции в национал-социалистскую — в соответствии с идеями Штрассера. Им сочувствовал и Геббельс, но он не готов был действовать вопреки Гитлеру.

«Вторая революция» не входила в планы Гитлера, который уже давно опирался на крупный капитал. Фюрер запретил «Боевую лигу предпринимателей среднего сословия», которая устраивала погромы в крупных магазинах. Гитлер заговорил о поддержании порядка, о том, что нельзя отталкивать предпринимателя, если он хорошо ведет дело: «История будет судить о нас не по тому, много ли экономистов мы отстранили и посадили в тюрьмы, а по тому, сумели ли мы обеспечить людей работой»[255]. Прагматики, выдвинувшиеся в недрах тоталитарных движений, с подобных слов начинают отход от идеалов, которые оправдывали кровавый приход к власти. Эти слова беспокоили левое крыло партии. За что боролись?

Активность штурмовиков раздражала не только консерваторов, но и нацистскую верхушку. Начальник гестапо Р. Дильс докладывал: «Активизация берлинских СА наэлектризовала самые отдаленные районы страны. В больших городах, где полномочия полиции были переданы лидерам местных СА, революционная активность охватывала буквально всю округу…

В Силезии, Рейнланде, Вестфалии и Руре несанкционированные аресты, неподчинение полиции, насильственные вторжения в общественные здания, погромы, ночные налеты начались еще до поджога рейхстага в конце февраля»[256].

Рем считал, что штурмовики должны стать ведущей революционной силой, которые начнут коричневорубашечную «атаку на капитал», которые превратятся в новую революционную армию, смогут отодвинуть в сторону заскорузлое прусское офицерство и повести революционную войну против Версальского мира. Германия уже имеет двухмиллионную армию в коричневых рубашках, в то время как версальский договор разрешает ей только 100 тысяч солдат в шинелях. Правда, боевые качества штурмовиков Рем явно переоценивал. Гитлер предпочитал союз с рейхсвером и был готов пожертвовать своими партагеноссе ради этого. Тем более, что планы Рема шокировали не только офицерство и генералитет, но и главу военной иерархии президента Гинденбурга. А пока власть Гитлера все еще имела своим источником волю президента. Военная верхушка дала понять Гитлеру, что поддержит его на пост президента только при условии решения проблемы штурмовиков. 21 июня Гинденбург потребовал от Гитлера исправить положение, которое привело к напряженности в стране. В противном случае президент пригрозил передать власть армии. Это создавало бы новые возможности для генерала-политика Шлейхера и его комбинаций. Власть Гитлера снова повисла на волоске. Армия пришла в состояние боевой готовности.

В этих условиях Гитлер предпочел поверить своему руководителю личной охраны СС Гиммлеру, что Рем готовит мятеж. В начале июня Гитлер распустил СА в отпуск до конца июля. Рем подчинился. Возможно, он и подозревал, что Гитлер что-то готовит, но в случае чего можно было вынуть козырную карту поджога Рейхстага. Но эта карта была на руках не только у Рема. Гитлер предпочел умиротворить военные круги и убрать Рема, похоронив таким образом и тему поджога, и соперников. Было решено подавить «мятеж» отпускника.

В ночь на 30 июня 1934 отряды СС нанесли внезапный удар по штабам СА и уничтожили до 1500 штурмовиков во главе с Ремом. Эта резня получила название «ночь длинных ножей», хотя расстрелы продолжались ещё два дня. За компанию были убиты Шлейхер и Штрассер — они все еще представляли угрозу как возможная альтернатива Гитлеру. Армия «разменяла» Шлейхера на Рема. Убийства затронули и аппарат Папена (у него изъяли какие-то бумаги — кто только не собирался шантажировать Гитлера), а самого его отправили посланником в Вену. Гитлер обрубал все пути развития Германии, кроме своего.

Таким образом, в «ночь длинных ножей» Гитлер решил три задачи — успокоил армию разгромом штурмовиков, уничтожил инициаторов национал-реформизма и припугнул консерваторов. После этого они уже не рисковали шантажировать фюрера. Президенту ничего не оставалось, как сделать однозначную ставку на канцлера.

1 июля Гинденбург поблагодарил Гитлера за «решительное и доблестное личное вмешательство, которое помогло удушить измену в зародыше и отвратить от немецкого народа великую опасность»[257]. Старая правящая элита была довольна, ее права были ограждены от угрозы «второй революции», то есть антикапиталистического переворота. Бизнесмены не знали, что Гитлер приготовил капиталу свой вариант преобразований.