Взлетная полоса кишела людьми. Мы сделали над ними круг, чтобы дать миру знать, что мы прибыли, потом развернулись и зашли на посадку.

– Эй, а тут здорово! – воскликнул Спенс, как только мы приземлились. – Отличная трава, город рядом, и в самом деле, тут великолепно!

Пассажиры появились сразу же, и я с удовольствием уступил Тревлэйру право прокатить первых желающих; просто уселся на траву и предоставил Спенсу возможность заработать деньги.

Теперь мы были на вершине успеха, на нас работали Корабль Номер Один и Корабль Номер Два. К сожалению, надолго растянуть удовольствие у меня не получилось, поскольку к промасленному Кораблю Номер Один уже направлялись пассажиры, желающие полетать. Я занял свое привычное место в кабине, и мы отправились в послеполуденное небо. До заката оставалось всего несколько часов, но мы поработали хорошо и успели прокатить двадцать три пассажира, прежде чем день сменился ночью.

В перерывах между полетами до меня долетали обрывки разговоров.

– Я двадцать пять лет пытался оторвать свою жену от земли, и вот сегодня она наконец поднялась в воздух в этом голубом самолете.

– Это настоящий полет. Вся современная авиация – это транспортировка, а это – настоящий полет.

– Я доволен, что вы, ребята, здесь очутились, ваше появление немало сделает для города.

В Кахоке я чувствовал себя так, словно вернулся домой. Забегаловка «Орбит» была все там же и в превосходном состоянии, все та же музыка из музыкального автомата, все те же молодые ребята, сидящие на бамперах своих автомобилей под теплым ночным небом.

– Это здорово, – сказал Спенс. – Не только деньги, просто поговорить с людьми. Чувствуешь, что действительно что-то для них делаешь.

Мы со Стью будто впервые увидели все это, увидели глазами другого пилота, слушая то, что он говорит. Приятно было наблюдать Спенсера Нельсона здесь, в ночной Кахоке, видеть, как его переполняет свежее ощущение радостей жизни странствующего пилота.

– У МАНЯ ПОДТЕКАЕТ МАСЛО! – Спенс озабоченно указал на крошечную струйку прозрачного масла, тянущуюся из-под кожуха двигателя.

– Вы хотите предложить на обмен маслоподтек, мистер Нельсон? – спросил я. – Хорошо. У меня есть несколько замечательных подтеков, которые могут вас заинтересовать…

– Твой двигатель и должен течь, – сказал он. – А в «Континентал» все должно быть плотно.

Его одолело беспокойство, и едва лишь показались первые лучи холодного утреннего солнца, он открутил нижний обтекатель на двигателе Тревлэйра.

Ну ладно, подумал я, если у нас будут ранние пассажиры, я их покатаю. Я вытащил свой ящик с инструментами и мы стали осматривать большой двигатель его самолета.

– Все такое новенькое, – промолвил он. – Вероятно, просто какие-то соединения разболтались и дали течь.

Отчасти это так и было. Несколько стыков в маслопроводе были слабо затянуты, их гайки пришлось повернуть на целый оборот, чтобы они встали на место.

– Теперь все должно быть в порядке, – сказал он после получаса возни. – Давай попробуем.

– Я заведу двигатель.

Я вставил ручку в соответствующую часть двигателя и подумал, что для хорошего стартового рывка она слишком маленькая и легкая.

– Она малость тонковата, эта заводная штуковина, – сказал Нельсон из кабины. – Когда вернусь домой, нужно будет ее усилить.

Я сделал три оборота и ручка переломилась в моих руках пополам.

– В чем дело? – спросил он.

– Спенс, дружище, боюсь, что тебе придется ее усилить прежде, чем ты вернешься домой.

– Неужели она поломалась?

– Так точно, сэр.

– Ладно, пойду найду в городе место, где ее заварят. Хотя с тем же успехом ее можно теперь выбросить.

Он подобрал обломки и направился в город. Если это будет у него единственная неполадка за два дня, то, пожалуй, у него весьма успешно получается быть бродячим пилотом.

Подкатил автомобиль, его водитель поглядел на самолеты.

– Вы на них летаете?

– Разумеется, – ответил я, подходя к окошку «шевроле». – Вы бы хотели прокатиться?

– Не знаю, – произнес он задумчиво.

Рядом с ним в машине сидела совершенно очаровательная молодая женщина, у нее были длинные черные волосы и огромные темные глаза.

– Утром город чертовски красив… воздух свеж и спокоен, – сказал я. – Кроме того, там вверху прохладнее.

Мужчину это заинтересовало, он заколебался на границе между обыденностью и приключением, но девушка, не промолвив ни слова, глянула на меня, словно испуганная лань.

– Как по-твоему, мне слетать? – спросил ее мужчина.

Ответа не последовало, ни единого слова. Она лишь едва заметно отрицательно покачала головой.

– Не помню пассажира, который бы не восхищался полетом, – если не понравится, получите свои деньги назад.

Я сам удивился этим словам. На самом деле мне было не важно, полетит мужчина или нет – позже пассажиров будет полно. Возврат денег – это был удачный ход, который, однако, до этого момента даже не приходил мне в голову. Мой мир и мир этой девушки схлестнулись, и мужчина был полем нашей битвы.

– Пожалуй, я слетаю. Это долго?

– Десять минут, – я победил, причем так быстро…

– Скоро вернусь, – сказал он девушке. Она испуганно посмотрела на него глубокими темными глазами, но все же не произнесла ни слова.

Мы летали десять минут, и я из любопытства то и дело поглядывал вниз, на «шевроле». Дверца машины не приоткрылась и в окне не виднелось лицо девушки, всматривающееся ввысь. Что-то непонятное с этой женщиной, и от этой мысли яркий летний день сделался каким-то мрачным и неуютным.

Приземлились мы нормально, абсолютно нормально, так же, как приземлялись все эти дни. Мы уже катились по траве на скорости где-то 40 миль в час, когда внутренний голос вдруг сказал мне: «Сверни вправо, уйди резко вправо». Непонятно, зачем это было нужно, но я послушался, сам этому удивившись.

В то мгновение, когда биплан подался вправо, слева от нас пронесся самолет, садящийся в противоположном направлении; двигался он со скоростью около 50 миль в час.

На момент я остолбенел, по телу моему пробежал холодок. Я не видел этого самолета, а он, ясное дело, не видел меня. Если бы мы не ушли вправо, скитаниям на биплане пришел бы быстрый и зрелищный конец. Тот другой самолет развернулся, снова поднялся в воздух и исчез. Я поблагодарил голос, эту ангельскую мысль, и решил, что поскольку инцидент исчерпан, лучше не придавать ему особого значения, а еще лучше, вообще о нем не говорить.