Монолог этот, венчавший романтический и грустный рассказ про деда-бандита Лазорьку, кажется, произвел на жену впечатление.

— Ой, не знаю, Гена, как мы дальше жить будем, — только и сказала Полина в ответ. И снова принялась за рассольник.

Но Кауров чувствовал — надо еще чуть-чуть поднажать, и семейная жизнь снова войдет в нормальное русло. И действительно, уже на третий день Геннадий добился своего — жена вернулась в супружескую постель. Два истосковавшихся друг по другу тела трепетали, сочились любовным соком и били друг в друга электричеством. «Вот оно, счастье!» — подумал Геннадий. А в момент оргазма неожиданно для себя назвал вдруг Полину воробушком.

Отец с матерью выслушали отчет Геннадия о командировке, затаив дыхание.

— Вот, а ты ведь не верил, что получится эту тайну распутать! — упрекал сын отца. Тот посмотрел на Геннадия с уважением и изрек:

— Может, нам теперь фамилию поменять?

Но, здраво рассудив, решили этого не делать, чтобы не сбивать с толку знакомых, а в особенности коллег по работе.

Ладно, чего уж теперь, — заметил Кауров-старший. — Я целую жизнь с этой фамилией прожил, ты — почти половину жизни. Да и не чуждая она нам, как выяснилось. Старик тот родственником отцу доводился, раненого его выходил, а потом и смерть за него принял. Думаю, отец не просто так фамилию Кауров по жизни носил, а с гордостью и в память об этом человеке. Нам-то поздно паспорта переписывать, а вот Васе твоему, когда придет время документ получать, может, и стоит к фамилии «Кауров» еще и фамилию «Черный» присоединить — через дефис…

— Слушай, все спросить хочу, — обратился Геннадий к отцу. — А у тебя с дедом как было? Он с тобой не заговаривал об «оборотнях в погонах», о злодейской советской власти? Чему он тебя в детстве учил?

Перед тем как ответить, Павел Акимович задумался.

— Так, с ходу, и не припомню. Пожалуй, только одно могу тебе сказать — он учил не бояться. Говорил, что каждый человек — сам по себе очень сильный. И бывает слаб только потому, что своей силы не знает, боится поверить в нее. Советскую власть не ругал. Но иногда, Гена, каюсь, не понимал я его. Сидим в кинотеатре на «Неуловимых мстителях». Хороший же фильм. А он вдруг в самый драматичный момент, когда Лютый Даньку плеткой порет, взял и захохотал на весь зал. Очень тогда неловко за него было. Или вот, помню, однажды на мамин день рождения гости с ее работы пришли, и кто-то подарил пластинку Утесова. Сидят празднуют, пластинка играет. Вдруг отец подходит к патефону и со злостью эту пластинку хрясь об пол!

— А что за песни были?

— Да про войну, кажется. Отец никак не стал объяснять свой поступок — разбил пластинку и из дома ушел. Все долго молчали. А мама оправдывать его начала, говорила, что у него нервы на войне расшатались. Непросто ей было с ним. А когда умерла она, мы сразу в Ленинград переехали. Меня ведь давно в Питер звали. Я все отказывался. А как мамы не стало, сразу и согласился — будто что-то отпустило из Луги. Отец не хотел, чтобы мы от него уезжали. Говорил: большой город портит людей. Долго был на меня в обиде. Потом вроде оттаял, но, думаю, в глубине души так и не смог мне этого переезда простить.

…Проводив Геннадия до лифта, Павел Акимович тихонько сказал ему на прощание: «Ты только не болтай никому про то, что твой дед может быть причастен к убийству прокурорского сына».

Между тем Каурову захотелось побольше узнать про народ, к которому он, оказывается, принадлежал. По субботам принялся теперь Геннадий ходить в публичную библиотеку, читать книги про казаков.

Чтение оставляло противоречивый характер. Одни авторы утверждали, что казаки происходят не столько от славян, сколько от тюркских или кавказских народов. Другие твердо стояли на том, что казаки — потомки беглых русских людей, спасавшихся в диком поле от крепостной зависимости или от наказания за грабежи и убийства. Там, в степи, самодурью происходил среди этого отпетого люда естественный отбор. Казаки нападали на ненавистных татаро-монголов и оставили о себе неизгладимый след в русском фольклоре, став прототипами былинных богатырей, включая главного из них — Илью Муромца.

Впрочем, были свидетельства и о том, что первые казачьи шайки имели разноплеменной характер. В летописи от 1538 года, оказывается, имеется запись о том, что «на Поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших окраин казаки с ними смешавшись ходят и те люди всем… тати и разбойники». Геннадий даже наткнулся на упоминание о том, что в старину переписку с казаками русские цари и правители других государств вели на татарском языке.

Ускользающий образ казачества выплывал туманом из книг, принимая ненадолго плотные формы. Очень завлекательно было читать про казачьи подвиги времен покорения Сибири, осады Азова, наполеоновских и кавказских войн. Кауров с удивлением узнал о том, что Павел I бросил 22 500 казаков в рейд на Индию с целью захватить ее у англичан. И, вероятно, именно это решение стоило ему жизни. Едва корпус двинулся в поход, как императора убили, и казакам немедленно пришел приказ возвращаться домой.

«Дайте мне казаков, и я завоюю весь мир», — говорил Наполеон. «Границы России лежат на арчаке казачьего седла», — считал Александр III. «Вся история России сделана казаками», — писал Лев Толстой.

Но рядом с красивым и благородным миром казачества всегда явственно проступал другой — дикий, жестокий, бунтарский. Похоже, у этого народа были сложные отношения с российским государством. Великая смута на Руси неожиданно предстала Каурову не столько польским, сколько казачьим игом. Любопытство Геннадия возбудили атаман-колдун по кличке Корела, взявший для самозванца Лжедмитрия Москву, и атаман Межаков, не позволивший стать русским царем князю Пожарскому. Это он, Межаков, с казаками посадил на трон Михаила Романова, которого поначалу многие называли не иначе, как казачьим царем.

Последующие восстания Разина, Булавина и Пугачева казались яркими вспышками настоящей войны, которая то затухая, то разгораясь шла между казачеством и Россией на протяжении сотен лет. Историческая литература царских времен рисовала Степана Разина настоящим монстром, бредущим по колено в крови — сбрасывавшим с колоколен священников, вешавшим за ноги боярских и княжеских сыновей, а их дочерей отдававшим на поругание своей банде.

Порой Геннадию начинало казаться, что казаки и не люди вовсе, а жестокое зверье. И повадки-то у его славных предков были звериные. В XVII веке, ограбив среднеазиатский город Ургенч и убив местных жителей, возвращались казаки на телегах с добычей и тысячей пленных мусульманских женщин. Но местный хан подкараулил их в тесном безводном месте. Не имея возможности пробиться через засаду и мучаясь от жажды, казаки начали пить кровь убитых товарищей. А чуть позже, во время похода на Хиву, при схожих обстоятельствах, страдая от голода, казаки, как свидетельствует историк, «друг друга умерщвляли и ели». Атаман же их попал в плен к калмыкам. Те предложили обменять его на нескольких своих соплеменников, которых казаки захватили и использовали как проводников. Но казаки отказались от обмена, заявив, что «у них каждый — сам себе атаман».