Саша рассказывала об этом медведю, пока не уснула. А утром проснулась от холода: она описалась во сне.

Одеяло упало на пол, и, словно желая согреть маленькую Сашу, пыльный медведь укрыл ее шелковым платком, на котором были написаны острые, летящие слова. Саша не могла их прочесть. Она свернула шелк и убрала его в укромный уголок, на нижнюю полку воображаемого шкафа. Потом, дрожа от холода, переползла на местечко посуше и снова уснула там.

Рита встала через час. Ее глаза были красны и опухли от слез. Она долго умывалась ледяной водой и только потом пошла взглянуть на дочь. Саша замерзла, дрожала и никак не желала просыпаться. Ее ножки были холодны, как лед, а лоб горел огнем. Температура не спадала почти целую неделю, несмотря на лекарства. Рита и Виктор сходили с ума, а Саша лежала, отвернувшись к стене, и не хотела с ними разговаривать. Все это родители списали на болезнь и слабость.

Через несколько лет Саша вынула из шкафа пыльный шелковый лоскут.

Она прочитала: «Это было твое решение. Я вообще не хотел, чтобы она родилась. Я предлагал тебе сделать аборт. Тогда все было бы намного проще».

Саша перечитывала слова отца каждый раз, когда ей начинало казаться, что родители хоть чуть-чуть любят ее. Она не хотела видеть мир сквозь розовые очки. Она хотела быть реалисткой.

1

Это случилось на следующий день. СЛТ подвело окончательные итоги. Виктор не ожидал. Он ошалело смотрел на экран и не мог поверить, что это происходит.

Впрочем, он не поверил бы и через год, и через два. Потому что хотел жить.

Ведущая как будто знала, что главный зритель остолбенеет. Проговорив слова: «…сегодня мы прощаемся с победителем прошлого сезона…», — она замолчала и замерла, внимательно глядя на Виктора.

Наконец он справился с собой, и Смерть ожила. Словно почувствовала его прямо через экран. Словно это была не запись, а прямой эфир.

— Прежде чем мы посмотрим финальный сюжет, я отдам победителю приз.

Ведущая встала со стула. Расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.

Это было пошло, но Виктор не мог не смотреть. В его голове стало туманно, и звуки потеряли четкость, словно он подслушивал сквозь закрытую дверь. Кажется, там играла музыка.

Он даже не сразу понял, что стриптиз окончен, и ему показывают сюжет.

Сначала Виктору показалось, что туман из его головы перетек на экран. Потом в тумане ясно проступили черные колючие шары, чем-то напоминающие муравейники. И только когда мимо пронеслась тяжелая, плотная, чересчур даже вещественная ворона, Виктор понял, что это пурга и верхушки деревьев, а камера установлена над городом и смотрит вниз.

За большими, густыми, липкими снежными хлопьями почти ничего не было видно. Иногда штрихами проступали темные провода. Иногда серой бесформенной плоскостью обозначалась далекая пятиэтажка. Мелькали внизу маленькие яркие пятна автомобилей.

Камера стояла высоко над городом. Виктор все всматривался, всматривался и никак не мог разглядеть себя в этих белых хлопьях — густых настолько, что их можно было принять за бутафорские.

В самом низу экрана мелькнуло что-то темное — такое странное продолговатое пятно — и Виктор стал смотреть туда, а потом понял, что это нога: то одна, то другая нога появляется в кадре. Камера смотрела его глазами: это он сам сидел на головокружительной высоте — на девятом или, может быть, на одиннадцатом этаже. А под ним был город и узкая полоска занесенного снегом, обледеневшего карниза, на который едва ли можно поставить ступню.

«Зачем я туда полез? — подумал Виктор и тут же поправился: — Полезу».

Ему хотелось посмотреть на себя со стороны, но камера настойчиво предлагала только субъективный взгляд. Виктор раздраженно подался вперед. Он едва подавил желание поднять руку и треснуть по телевизору сбоку, как будто он смог бы выбить камеру из головы будущего себя.

Объектив камеры слегка наклонился вниз, и ноги стали видны куда более отчетливо. Теперь Виктор понимал, что сидит на подоконнике или на балконных перилах.

Было невозможно понять, что это за здание. Только впереди и внизу сияло сквозь белую мглу что-то ярко-зеленое, смутно знакомых очертаний, но Виктор никак не мог вспомнить, что же это такое.

Потом его правая нога шевельнулась и, кажется, опустилась немного вниз. Движение было слабым, почти незаметным, но оно заставило Виктора, сидящего на диване, похолодеть. «Только не на карниз», — подумал он. Потому что ступить на карниз значило то же самое, что просто спрыгнуть вниз, на мостовую, под колеса машин: именно под колеса, потому что сверху тротуар казался незначимой тонкой лентой, через которую ничего не стоило перелететь.

А нога опустилась еще ниже…

…и коснулась наконец козырька.

Вторая нога встала и утвердилась рядом.

«Зачем карниз? — подумал Виктор, и мысль была бессильно-бессмысленной. А потом, сразу вслед за ней, мелькнула другая: — Значит, все-таки, самоубийство?»

Экранный Виктор стоял и вглядывался в наполненный снегом город. Мелькали перед глазами молочное, бесконечно насыщенное белыми хлопьями небо и кусок поблекшей, красноватой, густо заштукатуренной стены. Иногда — острое ребро проема, из которого вылез Виктор и за который теперь держалась его рука.

А больше — ничего.

Тут не было ответов ни на вопрос «где?», ни на вопрос «почему?». Даже «когда?» можно было сказать с большим трудом.

Это должно было произойти очень скоро, но Виктор не мог представить себе причины, которая всего через несколько дней могла бы загнать его на крышу высотного дома, на узкий карниз…

А потом был резкий толчок, хлопья снега испуганно разлетелись по сторонам и, словно защищаясь, ударили в камеру. Земля закрутилась, приблизилась и лопнула.

Экран потемнел, потом стал проясняться, но разгорелся не до белого, а до нежного кремового цвета шоколадного суфле, и ошарашенный Виктор увидел, что это шелковое белье, постеленное на широкой постели. Обнаженная Смерть лежала на ней, и кремовая простыня скользила между ее ног.

Виктор протянул к экрану руку и тут же поймал себя на мысли, что хотел бы положить ладонь на этот прохладный, гладкий шелк, прижать посильнее и водить пальцами вверх и вниз, вверх и вниз…

Программа внезапно окончилась, экран потемнел, а ошарашенный, сбитый с толку Виктор бросился за пультом, чтобы пересмотреть ее, найти ответы на свои вопросы и, может быть, еще раз взглянуть на обнаженную Смерть, прикрытую кремовым шелком.

Но пункт «Запись» был пуст. Смерть обманула его, как быка на корриде. Яркая мулета пошла в одну сторону, тонкое тело тореро — в другую. Виктор погрузился в обманку и не уловил самой сути. Не уловил именно того, что и грозило ему смертью.

2