– Тетя Берти говорит, что у вас потрясный дом в Лос-Анджелесе, – сказал Гай. Сабина взглянула на него. Щеки горят, розовеют лососиной, густые, прямые волосы отливают блеском.

– Да, дом хороший.

– Хотел бы я в Лос-Анджелес съездить, – сказал Гай. – Потусить и все такое. Можно к вам я когда-нибудь заверну?

– Конечно, – сказала Сабина, хотя и не очень представляла себе, как общаться с подростком, если это не твой собственный подросток. Мальчику из Небраски крупные неприятности в Лос-Анджелесе гарантированы. Ничем хорошим это кончиться не может. А потом ей вспомнился Парсифаль.

– Ну а ты, Го? – спросила Дот. – Тебе хочется в Лос-Анджелес?

– Он ни в жизнь не поедет, – вмешался брат.

– Поеду, – сказал Го. Щеки его пламенели, как от пощечины. Алый рот. Темные волосы вьются, как у его дяди. Дядя – как непривычно думать так о Парсифале! Он ведь и знать не знал, что он дядя. А может, догадывался?

– Дом у меня просторный, – сказала Сабина. – Приезжайте и живите оба.

– Я с ним нянчиться не буду! – бросил Гай.

– Га-а-ай… – вполголоса протянула Дот, стараясь вложить в короткое слово максимум выразительности.

– Никто тебя и не просит, – невозмутимо парировал Го.

– Да все равно он из дома ни на шаг, – сказал Гай, обращаясь к Сабине. Сейчас мальчик был похож на охотничьего пса. Учуял добычу и остановиться уже не мог. – Он у нас мамочкина радость!

Абсурдная нелепость этого выпада застала Сабину врасплох, и лицо ее уже начало расплываться в улыбке, прежде чем она спохватилась, что улыбка в данном случае неуместна. Это что, обвинение в страшном преступлении? Да что может быть лучше, чем быть Мамочкиной радостью? Но Го среагировал мгновенно – движением быстрым, как мимолетная улыбка Сабины, он привстал и потянулся через стол к брату. Казалось, тело его действует само по себе, автоматически. Гай, может, и более крепкий, но все равно младший из двоих, отпрянул от надвигающейся угрозы.

Но оба замерли, услышав голос Сабины. Та превосходно умела обращаться с мужчинами. Этому поневоле учишься, когда все вокруг, включая малых детей, считают тебя неземной красавицей.

– Ты про маму, да? Я с ней повидалась вчера ночью, знаешь? – Голос Сабины звучал успокоительно, точно колыбельная. Мальчики вновь опустились на свои стулья. – Среди ночи я проснулась, гляжу, а она на кухне. Она так похожа на вашего дядю. Ну просто вылитая! И ты вылитый Парсифаль в молодости, – сказала она, отдав этот приз Го. – Я в первый раз видела вашу маму, но из-за сходства показалось, будто я ее всю жизнь знаю.

Они даже не слушали ее толком, просто впитывали ее слова. В магии важно не столько удивлять публику, сколько управлять ей. Отвлекаешь внимание зрителей, а потом неожиданно возникаешь у них за спиной. Они не спускают с тебя глаз, каждую минуту ждут подвоха, а ты ведешь их по ложному следу, заманивая в ловушку. Люди жаждут, чтобы их поразили, хотя и сопротивляются этому. Но вот они поражены и отныне – в полной твоей власти. Намечавшийся кулачный бой за кухонным столом был забыт. Мелькнул и пропал – как паводки в Туэнтинайн-Палмс.

– Сколько вы у нас еще пробудете? – спросил Го, теперь участливо и благодарно.

– Не знаю пока. Как пойдет.

Ответ был не из удачных: Дот и мальчики понурились, словно испугались, что их плохое поведение может заставить Сабину отправиться собирать чемоданы.

– Давайте-ка, ребятки, вы освободите нам стол, и Сабина мне поможет с ужином. Сможете вы посмотреть немножко телевизор вместе, но так, чтобы не поубивать друг друга?

– Легко, – сказал Гай. Он встал, потянулся и взял с тарелки брата печенье. Брат, умиротворенный недавним торжеством справедливости, на этот раз стерпел. Одинаковой шаркающей походкой они вышли из кухни.

Дот проводила их взглядом и покачала головой:

– Гая я люблю, но он все больше начинает походить на отца, – шепнула она Сабине. – Иной раз так и тянет дать ему хороший подзатыльник!

– А его отцу тоже так и тянет дать подзатыльник?

Дот вскинула руки как бы в испуге:

– Про это лучше даже не начинать!

– Мне кажется, они славные мальчики.

– Славные и есть. Хорошие ребятки. Го похож на Гая – вашего Гая. Не характером похож, но такой же добрый. Чтоб в его возрасте проявлять доброту – это редкость, чудо. Не стала бы я заводить детей в наши дни. Неспокойно очень в мире. Трудно им будет.

Как будто с тех пор, когда росли дети самой Дот, люди изобрели какие-то новые зверства.

Присев на корточки и роясь в тумбе под раковиной, Дот проговорила что-то невнятное.

– Что?

Она чуть подняла голову, но на Сабину не глядела.

– Гай заговаривал с вами когда-нибудь о детях? – спросила Дот, по-прежнему не поворачиваясь к Сабине. – То есть я, конечно, понимаю, знаю все, но он хотел детей?

Детей он не только не хотел, детей он терпеть не мог. При виде ребенка – в ресторане, в самолете – закатывал глаза. А когда ребенок попадался им на улице, крепко сжимал локоть Сабины и выразительно шептал: «Ну, по крайней мере, от такого счастья мы избавлены!» Он глумился над родительством так злобно, так неустанно, что в те годы, когда Сабина, как ей казалось, хотела ребенка, она не осмеливалась сказать об этом. Молчала и, прикусив язык, ждала, пока желание не прошло. Но, когда годы спустя ребенка захотел Фан, шутки прекратились. «Когда твой – это совсем другое дело», – объяснял Парсифаль внезапно произошедшую в нем перемену. Говорили и об усыновлении, и о суррогатном материнстве. Рассматривалась даже кандидатура Сабины, и она, зная, что для нее это было бы катастрофой, все же ухватилась за идею. Но вскоре Фану сделали анализ крови, и больше о ребенке никто не упоминал.

– Нет, – ответила Сабина. – Детей он не хотел.

Дот вынырнула из-под раковины с картофелинами в обеих руках.

– Наверное, это моя вина. Он боялся стать таким родителем, как мы. Но он был бы отличным отцом. Если судить по тому, как он к сестре относился. В нем было это запрятано. Жаль, что не проявилось. – Она взглянула на Сабину, пораженная внезапной догадкой: – Вот почему ты так и не родила. Ты все его ждала.

– Нет. – Сабина взяла из ее рук картофелины. – Я тоже детей не хотела.

– Не верю я тебе!

– А насколько мальчики в курсе насчет Парсифаля? – спросила Сабина, успевшая заразиться феттерсовской семейной тягой к стремлению все расставить по местам.

Дот принялась чистить картошку. Руками округлыми и белыми, как картофелины.

– Они знают, как это случилось с Альбертом. Это же у нас чем-то вроде местного предания стало. Невозможно жить в Аллайансе и не слышать! Даже если б они каким-то чудом не узнали в школе, так с их папаши, когда он с Китти ругается, станется заорать, что, мол, у нее убийцы в родне.