— Люди все-таки находят это странным, — начала матушка Стина, но Карин перебила ее словами:

— Господь, вероятно, тоже нашел бы странным, если бы мы захотели утаить хоть что-нибудь из того, что Он дал нам.

Матушка Стина закусила губы и не могла принудить себя сказать еще что-нибудь. Так и пропали все упреки, которые она приготовила для Карин. Все существо Карин было проникнуто таким достоинством, что ни у кого не хватило бы мужества порицать ее.

Когда обе женщины поднялись на широкие ступени балкона, матушка Стина дотронулась до руки Карин:

— Вы видели, кто там стоит, Карин? — спросила она, указывая на Ингмара.

Карин согнулась еще ниже, она старалась не глядеть в ту сторону, где стоял Ингмар.

— Господь укажет ему выход, — прошептала она.

В комнатах, несмотря на аукцион, почти все оставалось по-прежнему, потому что кровати и скамьи были прибиты к стенам и их нельзя было сдвинуть с места. На полках не блестела медная посуда, кровати стояли пустые, без покрывал и перин, а выкрашенные в голубой цвет дверцы шкафов, которые прежде часто стояли полуоткрытыми, чтобы гости могли любоваться на хранящиеся в них серебряные кофейники и чаши, были теперь плотно затворены в знак того, что в шкафах не осталось ничего, на что стоило бы посмотреть.

Единственным украшением стен оставалась картина, изображающая Иерусалим, в этот день снова окруженная свежим венком из зелени.

Большая комната была полна народа. Тут были родственники Карин и Хальвора и их единоверцы. Одного за другим их подводили с большими церемониями к столу, на котором стояло угощение.

Дверь в соседнюю комнату была закрыта, там шли переговоры о продаже самого имения. Говорили громко и горячо, особенно волновался пастор.

В большой горнице говорили мало и то шепотом. Все и мыслями и душой были в соседней комнате, где решалась судьба имения.

Матушка Стина спросила, обращаясь к Габриэлю Маттсону:

— Неужели невозможно оставить усадьбу за Ингмаром?

— Его предложение осталось далеко позади, — отвечал Габриэль. — Хозяин постоялого двора в Кармсунде предлагает тридцать две тысячи крон, а акционерное общество дошло до тридцати пяти тысяч. Теперь священник старается уговорить их продать имение все-таки трактирщику, а не обществу.

— А что же Бергер Свен Персон? — спросила матушка Стина.

— От него сегодня еще не слышали ни слова.

Слышно было, как пастор что-то долго и взволнованно говорил. Слов разобрать было нельзя, но все, по крайней мере, знали, что если он говорит, значит дело еще не решено.

На минуту все смолкли, затем заговорил содержатель постоялого двора; говорил он негромко, но так отчетливо, что можно было разобрать каждое слово:

— Я предлагаю тридцать шесть тысяч, я не думаю, чтобы имение стоило так дорого, но я не хочу, чтобы оно досталось акционерному обществу.

В ответ на это послышался удар кулаком по столу, и загремел голос управляющего заводами:

— Я даю сорок тысяч, не думаю, чтобы Хальвор и Карин могли рассчитывать на большую сумму.

Матушка Стина побледнела, как полотно, встала со своего места и вышла из дому. Ей было тяжело и грустно, и оставаться в душной комнате, слушая спор об усадьбе, ей было совершенно не под силу.

За это время все домотканые изделия уже продали, и аукционист снова перешел на другое место. Пришла очередь серебра: больших серебряных кувшинов, отделанных золотыми монетами, и кубков с надписями семнадцатого века.

Когда аукционист поднял первый кувшин, Ингмар сделал два шага вперед, как бы намереваясь помешать продаже, но сейчас же остановился и вернулся на свое прежнее место.

Несколько минут спустя какой-то старый крестьянин подошел к Ингмару, держа в руках серебряный кувшин. Он осторожно поставил его к ногам Ингмара и сказал:

— Возьми его себе на память обо всем, что должно было по праву принадлежать тебе.

Дрожь пробежала по телу Ингмара.

— Нет, ничего не говори, ты скажешь это как-нибудь в другой раз, — сказал крестьянин. Он отошел на несколько шагов, но потом опять вернулся. — Я слышал, народ говорит, ты мог бы вернуть себе усадьбу, если бы захотел. Ты оказал бы этим большую услугу всей деревне.

В Ингмарсгорде было много стариков, которые всю жизнь прослужили в усадьбе и теперь жили там на покое. Они тревожились больше всех других, опасаясь, что новый владелец прогонит их из теплого угла, и им придется взяться за нищенскую суму. Даже если их и не прогонят, им все равно уже не жить так сытно и тепло, как при прежних господах.

Эти несчастные старики целый день блуждали по имению, нигде не находя себе покоя. Сердце разрывалось от вида этих дряхлых, робких стариков, плетущихся по двору с испуганным выражением в полупотухших, впалых глазах.

Наконец какой-то столетний старец подошел к Ингмару и опустился на землю у его ног. Казалось, это было единственное место, где он мог найти покой. Он оперся руками на свою крючковатую палку и замер в такой позе.

Старая Лиза Лагардс Мерта, увидя, где уселся Карл Бенгт, приплелась туда же и села у ног Ингмара. Они ничего не говорили ему, но, вероятно, считали, что помочь им теперь может только он, которого теперь звали Ингмар Ингмарсон.

С той минуты, как его окружили старики, Ингмар открыл глаза и осмотрелся. Казалось, что он пересчитывает все их года и все заботы, пронесшиеся над их головами за то время, что они служили его роду. Ингмар подумал, что, прежде всего, должен позаботиться о том, чтобы старики дожили свой век в родном гнезде.

Он оглянулся, как бы ища кого-то, и, когда взгляд его нашел Ингмара-сильного, многозначительно кивнул ему.

Ингмар-сильный встал, не говоря ни слова, прошел в дом, в комнату около большой горницы, подошел к столу и стал ждать удобной минуты, чтобы вступить в разговор.

При появлении Ингмара-сильного пастор стоял посреди комнаты и говорил, обращаясь к Хальвору и Карин, которые сидели неподвижно, как каменные изваяния. Управляющий лесопильных заводов сидел за столом, вид у него был высокомерный, он прекрасно сознавал, что сможет перебить любую цену, какую бы ни предложили. Трактирщик из Кармсунда стоял у окна. Он был сильно взволнован, на лбу у него выступил каплями пот, а руки дрожали. Бергер Свен Персон сидел на диване в углу комнаты, на его крупном, выразительном лице не было и следа волнения. Он сложил руки на животе и, казалось, ни о чем не думал, а только вертел большими пальцами все быстрее и быстрее.

Пастор замолчал. Хальвор взглянул на Карин, спрашивая ее совета, но та сидела неподвижно, не поднимая глаз.

— Мы с Карин не должны забывать, что уезжаем в чужую землю, — сказал Хальвор, — и что мы сами и наши братья должны будем жить на деньги, вырученные от продажи имения. Уже одно только путешествие в Иерусалим будет стоить пятнадцать тысяч крон, а кроме того нам надо будет нанять дом и покупать еду и одежду.