Тогда я, наверное, в последний раз побывал в магазине Кноля «nur für Deutsche» и отоварил для господина Канерта карточки для «Reichs-deutsche»… В то время, кроме работы в Woh-nungsamt’e и заведования складом метел и извести, я стал соредактором журнала «С оружием в руках» Радомского округа АК[29]и уже три месяца учился на подпольных курсах подхорунжих АК… было нас четверо курсантов, пятый не объявился… помню псевдонимы троих: Марьянус, Вентура и Сатир… псевдонима четвертого не помню… мы еще в школе проходили военную подготовку, овладели основами строевой подготовки с оружием и стрельбой из малокалиберной винтовки… умели окапываться и, конечно, «отдавать честь»… но на «курсах» нужно было все повторить сначала… кроме того, мы изучали оружие — это было кропотливое и рискованное занятие: разбирать, собирать, чистить винтовку и ручной пулемет, который использовался в сентябрьской кампании[30]. А еще надо было освоить уличные бои и подрывное дело с доступными взрывоматериалами, которые позднее, уже в партизанском отряде, нам сбрасывали на парашютах. Мы упражнялись за городом, однажды летом даже были ночные учения, из-за комендантского часа домой возвращались утром… Для полевых учений нам служили палки, у меня даже была выструганная из дерева винтовка, с которой нужно было не только отрабатывать «приемы», но и ползти и т. д. С этим деревянным ружьем я расстался только после экзамена на курсах подхорунжих, который проходил в нашей квартире. Экзаменовали нас капитан Ураган и поручик, которого я знал с давних времен как Мирека Михальского… одним из инструкторов был поручик Саламандра, Зютек М. Мама поила нас чаем (?), не помню, из какого-то эрзаца или еще из чего-то там, и не догадывалась, а скорее притворялась, что не знает, чем мы занимаемся. Для нашего журнала, то ли еженедельного, то ли ежемесячного, я готовил «обзор вражеской прессы» — читал множество немецких газет и польских газетенок, ходил в кино (чтобы посмотреть киножурнал «Новости недели», а при случае увидеть Цару Леандер, Полу Уэсли, Ольгу Чехову и других звезд, которые мне очень нравились)… Я восхищался прекрасно отредактированным еженедельником «Дас Рейх» с передовицами министра Геббельса, хромого умника… любовника многих актрис… я не знал, что тот же министр написал роман и пописывал для театра… Этакий Мефистофель в партийном мундире… Так проходили мои дни и ночи. Но однажды… пан Лукас и к, потирая руки, подошел к моему столу, вынул из жилетного кармашка часы, завел: «Я должен тебе кое-что сказать… Господин начальник жандармерии спрашивал что ты за фрукт потому что видел тебя в коридоре и не знает что ты тут делаешь а здесь комендатура и радиопередатчик какой-то и сказал что ты ему не поклонился и еще что тот Sonderdienst что стоит на посту сказал ему что ты проходишь мимо него по утрам и не кланяешься и шапки не сымаешь и он тоже не знает что ты здесь делаешь…» Вошел пан Гросман, посмотрел на меня и на мою «картотеку», пожевал губами, но ничего не сказал… потом вышел из комнаты, будто не хотел слушать, о чем мы тут говорим… лицо у него было серо-зеленое… «я те говорю сматывайся по-быстрому и боле не попадайся на глаза не то завтра поздно будет… твое счастье что тот постовой уехал но пообещал к завтрему вернуться… а еще та рыжая девка с радиостанции то ли телефонистка всем рассказывает что ее брат тебя знал со школы и чего-то с тобой не в порядке или с бабкой твоей или с матерью… мое дело сторона… но что-то тут не чисто… я-то сам не знаю но кто-то мне говорил что мать твоя — настоящая католичка… тогда выходит бабка»… Сердце у меня замерло, а потом подступило к горлу и там застряло… страх за маму, братьев, отца… страх за всю нашу семью ударил мне в голову, я не понимал, что со мной творится… а я уже был не ребенок, мне уже исполнился двадцать один год, я пережил начало войны, бомбардировки, два года оккупации, работу на мебельной фабрике «Тонет», даже был перед самой войной помощником каменщика… полгода скрывался и учил детей в доме лесничего где-то в лесу между Вартой и Пилицей, числился «сборщиком» лекарственных трав и т. д. и т. п. Но испугался я как ребенок… пан Лукасик поглядел на меня тоже будто испуганно, потом снял очки и стал протирать их носовым платком, «что с тобой парень… — услышал я его голос… — не боись еще ничего не случилось… только сматывайся отсюда и из города на подольше… с господином Канертом я уже балакал насчет этого дела и он тебе велел шибчей до него бечь»… пан Лукасик опять вынул часы и посмотрел, который час… рыжие волосы на его голове встали дыбом и… я высморкался, вытер глаза и постучался в дверь кабинета господина Канерта… Он сидел за письменным столом над какими-то бумагами… смотрел на меня минуту, будто хотел что-то сказать, но только поманил к себе… покачал головой… дрожащую ладонь положил на бумаги…

— Тадеус… я тебе дам справку с работы и характеристику, но на местной Arbeitsamt[31]не показывайся, там могут знать… лучше исчезни на некоторое время… — Он наклонился и начал что-то писать на бланке, потом дунул на бумагу, будто хотел высушить чернила… отдал мне бумагу… улыбнулся, вытер глаза платком, молча открыл боковой ящик стола, вытащил горсть шоколадных конфет «nur für Deutsche» и сунул мне в карман… опять покачал головой, словно чему-то удивляясь, протянул мне руку «ja, ja, Tadejus», отвернулся, как если бы хотел что-то скрыть… Я сказал: «Aufwidersehen, Herr Kanert, ich danke»[32]и вышел из кабинета господина Канерта… очень тихо закрыв за собою дверь. По дороге домой я присел в парке на лавочку около статуи св. Иоанна, съел шоколадную конфету, заглянул в бумагу, которую мне вручил господин Канерт… очень хорошая была характеристика: Тадеуш Р. — «прилежный, обязательный, достойный доверия работник»… и работодатель был им очень доволен. Внизу стояла круглая печать с «вороной»[33]и подпись господина Канерта. Много лет этот документ пролежал среди моих «важных бумаг», а потом пропал… Пустую бутылку из-под вишневки я выбросил в мусорную корзину… моя «карьера» служащего завершилась. Дома я выложил на стол конфеты и осторожно, чтобы никого не испугать, объяснил, что уеду на несколько недель в деревню и чтоб они вели себя поосторожней некоторое время… Дома была только мама со Стасем, который в то время работал в слесарной мастерской… Януш был далеко, отец жил и работал в Ченстохове. Я уехал — ну, не то чтобы уехал, просто отправился в деревню к Юзеку Сосинскому, мы с ним учились в гимназии. Это был мой самый близкий друг, мой Радек из «Сизифова труда»[34]. У Юзека я просидел две недели. Отец его был конюхом в поместье. Хата состояла из одной комнаты, с большой печью и плитой, на печи спал брат Юзека, хромой Ендрек, сестра и мать спали на кровати у стены… мы с Юзеком — в овине или на сеннике на полу… Все хозяйство занимало, кажется, два гектара… ни лошади, ни коровы или свиньи я не видел, несколько кур под предводительством петуха рылись в мусоре, бурьяне, мякине и песке… Юзеков отец надорвался, очищая от ила хозяйский пруд, где разводили рыбу… что-то там у него в крестце треснуло… ну и умер… даже завещания не оставил. Хоть семья была и небогатая, но жили дружно и любили друг друга, правда, никогда об этом не говорили. Что ели? Бог его знает. Было всегда немного водки — выдавали по карточкам… хлеб, пшенная каша, картошка, квашеная капуста… Иногда мы болтали с девчатами… была среди них одна очень красивая, Ягуся… у меня даже осталась фотография… сижу с Ягусей на краю канавы и обнимаю ее за плечи… У Ягуси глаза были, как две звезды… Юзек меня, однако, предостерегал, говорил, что у Ягуси есть парень, который мне «набьет морду»… или ножом продырявит… ну, я и отступился, у меня без того забот хватало. Юзек после войны закончил институт и даже преподавал в какой-то «высшей» школе (в Лодзи, в партийной? — не знаю), так или иначе, говорил, что был учителем Барчиковского[35]… и что «Барчиковский — порядочный мужик». У меня есть пара писем от Юзека с тех времен, когда он что-то там преподавал. Аковцы ставили ему в вину, что он был левый и партийный, но они и меня до сих пор в этом обвиняют, хоть я никогда не был ни в партии, ни в Армии Людовой[36]и в Управлении безопасности не служил… такие обо мне ходили сплетни в кругах «комбатантов», среди которых попадались все больше молодчики из Национальных вооруженных сил[37]и просто дураки… все меньше могут сказать настоящие аковцы и настоящие партизаны, за аковцев часто себя выдают энвээсовцы… которых «внедрили» в АК, и они во время оккупации распространяли анархию в рядах АК, вводили свои правила и часто проводили недостойные польского солдата акции, списывая это потом на счет АК. У аковцев было множество проблем с этими «перекрасившимися солдатами» Национальных вооруженных сил. Мы сидели в Юзековой хате… ели пшенную кашу и клецки, пили какой-то эрзац-чай, водку и самогон заедали луком и кислой капустой. Хуже обстояло дело с туалетом. Маленький тазик на пятерых… мылись мы перед домом, а остальное… об остальном умолчу… Уже после войны Юзек раз прислал мне связку сушеных грибов, а потом приглашал в Лодзь… но умер, и мы так и не встретились… Когда я заезжал к поручику Грозе (Ян Калета, учитель), последнему из моих оставшихся в живых командиров, он сказал, что ничего хорошего о Юзеке не говорят, потому как тот «полевел» и был связан с АЛ, а после войны с партией… Гроза написал мне из Лодзи, чтобы я к нему заглянул, потому что у него для меня Крест АК и удостоверение, присланное из Лондона[38](и еще какая-то медаль). Я все равно собирался в Варшаву и по дороге навестил Грозу.