— Конечно, это понятно, — торопливо соглашаюсь я. — Ну ладно, я сама разберусь. Просто пойду с ней на этот ланч одна.

Я говорю так, словно меня совсем не пугает подобная перспектива.

— Сначала мама собирается посетить косметический салон. И она предложила, чтобы ты пошла вместе с ней.

— Хорошо, — осторожно соглашаюсь я. — Это, наверное, будет даже весело.

— И вы сможете получше узнать друг друга. Надеюсь, вы поладите.

— Не сомневаюсь. Даже уверена. Мы прекрасно проведем время. — Я вылезаю из постели и обнимаю Люка. Он все еще напряжен, и я пальцами разглаживаю хмурые морщинки на его лбу. — Люк, не волнуйся. Скоро спонсоры сами будут в очередь к тебе выстраиваться. За два квартала.

В ответ он слабо улыбается и целует мою руку.

— Надеюсь.

Когда я сижу в вестибюле, ожидая мать Люка, во мне борются любопытство и страх. Должна признаться, отношения, принятые в семействе Люка, мне кажутся чуточку странными. В Англии у него есть отец и мачеха, которую он называет мамой. Они воспитали Люка и его двух сводных сестер. А еще есть настоящая мать, которая бросила его отца, когда Люк был совсем маленький, вышла замуж за какого-то богатого американца, оставила сына и укатила. Потом она бросила и того богатого американца, вышла замуж за другого американца, еще богаче первого, а потом… не помню, может, был еще один.

В общем, Люк в детстве практически не видел свою мать — она только посылала ему огромные посылки да навещала раз в три года. И если подумать, он не должен питать к ней теплых чувств. Но, как ни странно, Люк в матери просто души не чает. Слова дурного о ней никогда не скажет. У него дома в кабинете висит огромный портрет матери, гораздо больше свадебного портрета отца и мачехи. Интересно, как они к этому относятся? Но спросить его об этом я не решаюсь.

— Ребекка? — прерывает мои мысли властный голос, и я испуганно вздрагиваю.

Это высокая элегантная женщина в светлом костюме, с очень длинными ногами. И выглядит она точно так же, как на фотографии, — высокие скулы и темные волосы, уложенные как у Джеки Кеннеди, только вот кожа более натянута, а глаза неестественно большие. Похоже даже, что она с трудом их закрывает.

— Здравствуйте! — говорю я, неуклюже выбираюсь из кресла и протягиваю руку. — Как поживаете?

— Элинор Шерман, — представляется она со странным, наполовину американским, наполовину британским акцентом. Ладонь у нее холодная и худая, а на пальцах два кольца с огромными бриллиантами, которые царапают мне кожу. — Очень рада с вами познакомиться.

— Люк просит прощения, что не сможет сам приехать, — извиняюсь я и вручаю ей подарок, который дал мне Люк.

Когда она разворачивает его, я с трудом сдерживаю удивление. Платок от «Гермес»!

— Недурно, — равнодушно отзывается она и сует платок обратно в коробку. — Машина ждет. Пойдемте?

Вот это да. Машина с водителем. И сумочка из крокодиловой кожи. А эти сережки из настоящих изумрудов?

Когда мы трогаемся с места, я не могу удержаться, чтобы украдкой не разглядеть Элинор. Вблизи она гораздо старше. Ей наверняка за пятьдесят. И хотя выглядит она замечательно, создается впечатление, что ее великолепный портрет оставили на солнце, краски на нем поблекли, а потом их снова оживили с помощью макияжа. Ресницы густо накрашены, волосы блестят от геля, а на ногтях такое количество лака, что они напоминают красный фарфор. Она полностью… обработана. Ухожена до такой степени, какой я никогда не смогу добиться, неважно, сколько бы специалистов надо мной ни трудилось.

Нет, я тоже сегодня выгляжу вполне недурно. По-моему. Даже весьма недурно. В американском выпуске журнала «Вог» была большая статья о том, как модно сейчас сочетание черного и белого, поэтому я надела черную прямую юбку и белую блузку, которую за день до этого купила на распродаже, и черные туфли на безумно высоких каблуках. И утром я была очень довольна своим видом. Но сейчас, когда Элинор разглядывает меня, я вдруг замечаю, что на одном ногте у меня немножко облупился лак, на туфле крошечное пятнышко сбоку, и, боже мой, неужели эта нитка свисает с моей юбки? Попробуем быстренько ее оторвать. Я незаметно кладу руку на колено, чтобы прикрыть нитку. Может, она не заметила? Это ведь не так уж бросается в глаза, да?

Но Элинор молча открывает свою сумку и вручает мне миниатюрные ножницы с черепаховыми ручками.

— О… спасибо, — смущаюсь я. Потом обрезаю злополучную нитку и возвращаю ножницы, чувствуя себя школьницей-растяпой. — Бывает, — бормочу я и нервно хихикаю. — Утром посмотришь на себя в зеркало и думаешь, что все в порядке, но стоит только выйти из дома…

Так, просто отлично, теперь я еще несу всякую чушь.

— Англичане не способны наводить лоск, — отзывается Элинор. — Если только не берутся за лошадь.

Уголки ее губ на пару миллиметров поднимаются верх, образуя подобие улыбки, лицо между тем остается совершенно неподвижным, а я взрываюсь истерическим хохотом:

— Здорово подмечено! Моя соседка по квартире обожает лошадей. Но вы ведь тоже англичанка, разве нет? А выглядите просто… безупречно!

Я очень довольна, что удалось так ловко вставить комплимент, но улыбка Элинор тут же исчезает. Она бросает на меня равнодушный взгляд, и я вдруг понимаю, откуда у Люка это жуткое выражение лица.

— Я гражданка США.

— А, да… Вы ведь, насколько я знаю, уже давно тут живете. Но в душе разве вы не… не считаете себя… Вот Люк — англичанин до мозга костей…

— Я прожила в Нью-Йорке большую часть своей сознательной жизни, — холодно отвечает Элинор. — И моя привязанность к Англии давно прошла. Эта страна отстала от жизни на двадцать лет.

— Понятно, — энергично киваю я, стараясь делать вид, что полностью ее понимаю. Господи, как это сложно. Такое чувство, что меня изучают под микроскопом. Ну почему Люк не смог приехать? Или почему она не могла перенести встречу? Неужели она не хочет увидеться с сыном?

— Ребекка, кто вам красит волосы? — вдруг спрашивает Элинор.

— Это… мои… — отвечаю я, нервно дергая себя за прядь.

— Моин? — подозрительно переспрашивает она. — Не знаю такую. А в каком салоне она работает?

Несколько секунд соображаю, как бы выкрутиться, и наконец говорю:

— Вряд ли вы о нем слышали. Он очень… маленький.

— Вам нужно сменить колориста, — выносит вердикт Элинор. — Это совершенно неизящный оттенок.

— Обязательно! — быстро соглашаюсь я. — Конечно!

— Женевьев фон Ландленбург постоянно красится у Жульена на Бонд-стрит. Вы знакомы с Женевьев фон Ландленбург?

Я медлю, словно перебираю в памяти имена знакомых. Как будто у меня десяток знакомых Женевьев.

— Э-э… нет. По-моему, нет.

— У них дом в Саутгемптоне. — Она вынимает пудреницу и смотрится в зеркало. — Мы в прошлом году гостили у них с семейством Де Бонневиль.