Стоили эти споры жизни? Да, и не только двух жизней. Для повышения производительности труда в экономических условиях того времени было необходимо высокопроизводительное сельское хозяйство. И оно возникало в индивидуальном секторе, но фермер не устраивал большевиков как лидер деревни. Крупное хозяйство должно принадлежать не своевольным крестьянским верхам, а колхозам, контролируемым партией. Сталин считал, что «нужно добиваться того, чтобы в течение ближайших трех — четырех лет колхозы и совхозы, как сдатчики хлеба, могли дать государству хотя бы третью часть потребного хлеба»[338]. Эти планы казались очень смелыми в начале 1928 г. и правоопортунистическими в конце 1929 г. Бухарин был не против коллективизации, но ведь она должна была быть сугубо добровольной, чтобы крестьяне трудились на коллектив лучше, чем на себя. Для этого нужна техника, которой пока нет: «Нас не вывезут колхозы, которые будут еще только „строиться“ несколько лет. Оборотного капитала и машин мы им не сможем дать сразу»[339]. Бухарину и в голову не могло прийти, что колхозы можно строить без всяких оборотных средств, волевым образом меняя социальные отношения на селе. Поэтому, несмотря на критику Фрумкина Сталиным, Бухарин фактически солидаризировался с ним на июльском пленуме ЦК. Он не знал главного сталинского секрета — крупное некапиталистическое хозяйство (колхозы) можно было сделать преобладающим на селе очень быстро.

Сталин понимал, что крестьян — самостоятельных хозяев трудно будет заставить сдать хлеб в следующий раз. Опыт гражданской войны показал бесперспективность методов «военного коммунизма». Сталин решил превратить крестьян из самостоятельных хозяев в работников крупных хозяйств, подчиненных государству. В этих «коллективных хозяйствах» («колхозах») крестьяне во всем подчинялись фактически назначаемым партией председателям. Руководителю колхоза можно пригрозить отдачей под суд, и он сдаст столько хлеба, сколько от него потребуют, даже если крестьянам придется после этого голодать. Официально планы ускоренной коллективизации обосновывались необходимостью повышения производительности сельскохозяйственного труда путем внедрения машин — прежде всего тракторов. Но в СССР производилось всего 1200 тракторов в год на Путиловском заводе и еще несколько десятков на других. Колхозы были нужны коммунистической партии, чтобы управлять крестьянством и таким образом получить продовольствие для обеспечения строителей новых заводов, для продажи на внешнем рынке, чтобы получить средства на закупку современной технологии. Так формировался план ускоренной индустриализации (строительства современной промышленности) и коллективизации (объединения крестьянских хозяйств в колхозы).

Сталин задумал поворот от нежизнеспособной половинчатой политики к абсолютному господству бюрократии над страной, и Генерального секретаря над бюрократией. У Сталина в руках был секретариат ЦК — руководящая структура партийной бюрократии, у «правых» — хозяйственные и профсоюзные структуры, агитационная машина. Но ее нельзя было открыто пустить в ход, подчиняясь правилам партийной игры. Для страны партия должна была оставаться единой, официальная пресса могла отстаивать только единую общепартийную точку зрения.

С согласия Бухарина в стране набирала силу критика «правого уклона». Сначала его искали в низах, среди «стрелочников», чтобы парировать упреки левой оппозиции и стоявшей за ними массы недовольных бюрократизмом, нэпманами, грубыми нарушениями социальной справедливости. Новая правящая элита не стеснялась пользоваться благами своего положения, грубо злоупотребляя властью. Коррупция, пьянки — гулянки в ресторанах на фоне бедности большинства населения, равнодушие к просьбам «маленьких людей», а то и убийства личных врагов — все это наносило тяжелый урон «имиджу» партии, считавшейся пролетарской. В мае 1928 г. был нанесен показательный удар по партийным «бюрократам, сращивающимся с нэпманами» в Смоленской, Сочинской, Артемовской, Ряжской и Сталинской (вот и называй города своим именем) организациях ВКП(б). В Смоленской губернии «губернские партконференции были сплошной большой пьянкой», «старые революционеры превратились в пьяниц и развратников». И так было не только в парторганизациях, которые выбрали в качестве «козлов отпущения»[340]. Выходцы из низов общества, сделавшие во время революции головокружительную карьеру, вовсю злоупотребляли властью. Это могло вызвать рабочие волнения — на заводах открыто осуждали «разложившихся» коммунистов.

Были сняты со своих постов около тысячи партийных руководителей. Все бы хорошо, но это «перерождение» увязывали с правым уклоном. Таким образом, это идейное течение перемешивалось с партийно — бюрократической уголовщиной. Идеолог Московской парторганизации Н. Мандельштам выступил 11 августа в «Правде» с защитой разномыслия, призвал «не бояться самого слова „уклон“», дискутировать, но не преследовать «уклонистов». Статья была немедленно раскритикована, и руководство Московской организации отмежевалось от своего заведующего отделом агитации и пропаганды. Это облегчило Сталину разгром «отмежевавшихся» — ведь у них долго работал «примиренец с уклонизмом».

Другой удар Сталин нанес по «школе Бухарина». По мнению Ю. Фельштинского, Бухарин «создал нечто вроде собственного секретариата из нескольких своих учеников: Астрова, Слепкова, Марецкого, Стецкого, Айхенвальда и др. А. М. Ларина справедливо указывает, что Сталин начал расправу с Бухариным с его „школки“. Решение это Сталин принял не случайно. Он знал, что его собственная сила заключена в личном секретариате. И, заподозрив Бухарина в создании такого же „секретариата“, Сталин начал уничтожать этот „секретариат“[341]. „Красные профессора“ из „школы Бухарина“ перемещались с ключевых идеологических должностей, Слепков был отослан на работу в провинцию за незначительные „идеологические ошибки“. В 1927 г. Зиновьев утверждал: „Ведь Слепков явный ревизионист, ведь он хуже Бернштейна, хотя в смысле знаний он щенок по сравнению с Бернштейном“[342]. Это заявление вызвало возмущение присутствующих. Через год Сталин уже был согласен с Зиновьевым.

Бухарин повозмущался ссылкой своего наиболее последовательного ученика, да и согласился с ней.

На новом пленуме ЦК 4–12 июля борьба между правыми и сталинистами практически не вырвалась на поверхность. Каждая из сторон действовала осторожно, опасаясь прослыть „фракцией“. „Выступать — зарежет по статье о расколе“[343], — объяснял Бухарин в частном разговоре свой отказ от прямой критики Сталина.

На июльском пленуме Бухарин в своем выступлении даже сослался на Сталина, когда говорил, что „чрезвычайные меры мы сейчас снимаем“[344]. Из зала вопрошали: „Навсегда?“ На это Бухарин прямо не ответил, подтвердил, что меры эти себя оправдали, но им нельзя дать перерасти в систему военного коммунизма. Создавалось впечатление, что Бухарин считает возможным иногда проводить атаки на крестьянство, лишь бы это не стало непрерывной практикой, не привело к социальному кризису и крестьянским восстаниям. На это Сталин бросил реплику: „Страшен сон, да милостив Бог“[345].