тебя все выполнит. Только вот штурвала в его кабине нет. И без тебя обошелся бы…

В это время в кабине бомбардировщика с хвостовым номером «27» Ладилов тихонько напевает что-то веселое. Коноплин собирает штурманские принадлежности. Он доволен. Приятно все-таки точно поразить цель с одного захода.

УХОДИТ КОМАНДИР

Ничего необычного, кажется, не случилось. Из штаба полка быстро разнесся слух, что полковник Гончаренко увольняется из армии. Все этого издали. Знали, что по состоянию здоровья Гончаренко отстранен от полетов. За этим должен был последовать неизбежный приказ. Да и возраст уже солидный.

Ждали. Знали. А все-таки известие взволновало.

Нельзя сказать, что все в полку были довольны командиром. Да и бывает ли такое? Характеры, а отсюда и поступки людей могут быть разными. Возраст неодинаков. Положение, обязанности — также. Командиру, будь он, как говорят, хоть семи пядей во лбу, всем не угодить. А он один отвечает за всех, за выучку каждого, боеспособность полка в целом.

Находились офицеры и солдаты, которым была не по душе строгость командира. Но за строгость и сыновья, случается, обижаются на отцов, хотя последние применяют ее с одной целью — воспитать из сына настоящего человека. Молодость, задор, азарт, поиски нового приходят в столкновение со знаниями, опытом, мудростью старшего по возрасту.

Гончаренко, после того как ему принесли телеграмму, зашел к своему заместителю по политической части майору Дееву.

— Вот, прочти.

Деев поглядел на телеграмму, положил ее на стол.

— Что же, Иван Афанасьевич, ничего не поделаешь. Годы идут. И я в свое время отлетаюсь.

— Эх, Деев! Ты летаешь недавно. Не понять тебе, как мы начинали. Черт знает на каких этажерках приходилось гонять в воздухе. Да я не жалуюсь на приказ. Пора уходить на пенсию. Жаль другого. Жизнь связал с авиацией, а теперь, когда авиация стала такой — с лучшей техникой в мире, надо уходить. Смотрел «Человек в отставке»? В пьесе все получается хорошо. Но я-то на гражданке найду работу по себе? Еще не знаю. Вдруг получится, с небес опустился, а к земле не пришел. Тогда трудно. Боками продавливать диваны не собираюсь. Не привык.

Замполиту было жаль командира. Но и он, и сам Гончаренко прекрасно понимали, что вечно летать нельзя. Неизбежно наступает время, когда под (воздействием нагрузок, которые летчик испытывает систематически в каждом полете, организм начинает «сдавать» и полеты уже вредно, слишком вредно отзываются на здоровье. Тогда на первый план выступают врачи. А врачи — народ дотошный. В какой-то из дней — рано или поздно — скажут: стоп, летать больше нельзя.

Все это так. Все известно заранее. Но как жаль бывает человека, который покидает боевые ряды, который, если и поднимется когда-нибудь еще в воздух, то лишь в качестве пассажира.

— Работа по душе вам всегда найдется, Иван Афанасьевич. Если, говорите, бока пролеживать на диване не сможете, то ясно, будет у вас и на гражданке любимое дело, — сказал Деев. — Здесь, в городе, думаете оставаться?

— Нет. Поеду на родину. Присмотрюсь. Тогда видно будет.

Закурили. Сидели молча, думая каждый о своем. Гончаренко — в который раз! — о том, как-то ему придется устраивать свою жизнь после увольнения. Деев — о том, что с новым командиром ему придется, видимо, на первых порах трудно, пока тот освоится, узнает личный состав, возможности каждого летчика, штурмана, техника, механика, в общем, любого специалиста.

— Нового командира я сам буду знакомить с личным составом. Но не забывай, Деев, о молодых. Последние месяцы я часто задумывался о своем командирстве, — усмехнулся Гончаренко. — Вспоминал, все ли правильно делал, всегда ли правильно поступал, не упустил ли чего. Вижу, можно было бы добиться большего. Особенно с молодыми.

— Скромничаете, Иван Афанасьевич.

— Ты не понял меня. Если говорю о молодых, то не для красного словца. А для того, чтобы ты знал, чтобы смог в будущем помочь другому командиру полка доделать и исправить то, что не успел, не смог, наконец, сделать и исправить я.

Полковник выкурил папиросу, взял другую.

— Замечаю за собой в последние годы: времени стал тратить на дела полка больше, а результатов становилось все меньше. Учился мало? Было такое. Текучка заедала. Плановые таблицы, розыгрыши, занятия, учения, полеты и полеты. А может быть, не текучка — возраст. Знал, скоро придется уступить место молодому, более энергичному, достаточно подготовленному…

В дверь кабинета постучали.

— Да, — отозвался Гончаренко.

Вошли двое офицеров. Один сделал шаг вперед, приложил руку к головному убору.

— Товарищ полковник, дежурство по гарнизону сдал, все в порядке! — доложил он.

— Товарищ полковник, дежурство по гарнизону принял. Все в порядке! — доложил второй.

С красной повязкой на рукаве перед командиром полка стоял Ладилов.

Гончаренко напомнил об особенностях дежурства, отпустил офицеров.

— Так вот, Деев, о молодых я не закончил. Обрати сам на них больше внимания, подскажи новому командиру. Кстати, только что был здесь старший лейтенант Ладилов. Знаю, тебе он нравится. Да и мне, пожалуй. С первого полета увидел. — прирожденный авиатор. Может летать. Сам ему благодарности объявлял. А вот выступление капитана при встрече с летчиками истребительного авиаполка заставило задуматься. Да и раньше…

— Хороший летчик, Иван Афанасьевич!

— Хороший. Будет хорошим, если не провороним. Смел, храбр — это у него есть. Но что-то в нем настораживает. Я уже тебе говорил об этом. Понимаешь, возникло какое-то сомнение, вижу, опять в чем-то недоработал. Это моя, наша общая вина.

— А я не замечал. В партию недавно принимали. Единогласно. Насколько знаю, и комсомольцем он был неплохим.

— Не так-то просто заметить. Ты хорошо знаешь его штурмана, Коноплина? Присмотрись получше. Звезд с неба не хватает. Скромен, даже незаметен. Показного ничего нет. А однажды я слышал разговор, что он следит за поведением, работой летчика на аэродроме и в воздухе так, как следит за доверенным ей ребенком хорошая воспитательница. Его даже назвали нянькой. Понимаешь?

— Не знал.

— Не нас с тобой назвали так, а штурмана. Чувствуешь? Верно, кому, как не штурману, лучше знать своего летчика? Думаю, храбрость может иметь своим истоком и самолюбие, этакое желание всегда быть впереди, сделать лучше всех, обязательно выделиться, показать свое «я». Это слепая храбрость. От случая к случаю. У Ладилова, возможно, так и получается. Вот я и говорю, — продолжал Гончаренко, — не знал достаточно всех. Особенно молодежь. Кто оступался — строго наказывал. И только. А по душам говорил далеко не с каждым. Времени не хватало, — усмехнулся снова он. — А может быть, и опыта.

— У вас-то, Иван Афанасьевич! — воскликнул Деев. — Напрасно так говорите!

— Да, у меня. Не удивляйся. Опыта не летной работы, а работы с людьми. Еще часто за