и как ругал себя Алексей за мягкотелость, уступчивость, нелепые мысли, что в любом его замечании могут играть роль, главную роль их отношения к одной и той же девушке!..

…Впереди линии самолетов строй авиаторов в синих комбинезонах.

— …При подготовке авиационной техники к полетам опробовать двигатели при снятых капотах и проверить топливную систему под давлением, — доносит ветром к командному пункту слова инженера эскадрильи.

Техники, механики расходятся по самолетам. Среди них стоит самолет с хвостовым номером «27». Вокруг немало авиационных специалистов — машина пойдет в полет одной из первых.

— Смотреть пламя! — раздается команда.

— Есть пламя!

Двигатели набирают обороты, усиливается гул.

Вскоре техник-лейтенант Воронков доложил командиру экипажа о готовности материальной части.

Порывистый ветер разогнал редкие облака, и солнце одиноко сияет на чистом голубом небосводе. По рулежным дорожкам снуют спецмашины. У расчехленных бомбардировщиков грозный вид. На остеклении кабин играют солнечные зайчики. Низкий гул турбин то нарастает, то стихает: на других машинах техники продолжают опробование двигателей.

Наконец подготовка окончена.

— Лешка, иди сюда, посмотри! — позвал Ладилов.

Алексей вылез из кабины.

Неподалеку от «квадрата» двое. Высокая грузная фигура полковника Гончаренко угадывается сразу. Рядом с ним кто-то из молодых летчиков. Слов не слышно. Видно, как жестикулирует полковник. Правая рука, согнутая в локте, высоко поднята, ее ладонь с распрямленными пальцами, очевидно, изображает бомбардировщик, левая, ниже, — атакующий истребитель. Гончаренко делает «отворот» правой ладонью, опускается на колени, продолжая эволюции ладонями-«самолетами», почти ложится на землю. Летчик тоже опускается на одно колено.

— Забавляется батя. В последний раз, наверное, руководит полетами. Приказ, говорят, пришел.

Алексей пожал плечами, ничего от ответил. Реплика летчика ему не понравилась.

Через полчаса раздался сигнал на построение летного состава. Последние указания командира. Чувствовалось, что у полковника Гончаренко настроение приподнятое, прямо-таки торжественное.

— Вопросы есть? По самолетам!..

Машина вырулила на старт. Короткая стоянка у начала взлетной полосы, голос командира в наушниках — «Взлет разрешаю!».

Блеснув серебром обшивки на развороте, бомбардировщик лег на курс.

Через некоторое время Коноплин произвел расчет.

— Увеличь скорость на пятнадцать километров! Опаздываем на поворотный пункт! — сообщил он летчику.

— Хорошо, — ответил Ладилов.

Голос его хрипло прозвучал в наушниках.

— Соединительную фишку шлемофона так и не заменил? Сколько тебе напоминать? Поправь, тебя почти не слышно.

Немного погодя Ладилов включил переговорное устройство:

— Лешка, а ты прав. Сейчас выговор получил от бати. Говорит, раз двадцать запрашивал: «Почему молчишь, Орел?», а связи никакой все нет. Чертова фишка!

— А теперь?

— Теперь все в порядке. Выговор по радио получил. Передали нормально.

На полигон вышли точно по времени. Отбомбились не совсем удачно — не удалось довести до конца боковую наводку.

«Сонный какой-то, бродяга!» — подумал штурман о летчике. Только теперь вспомнил, что против обыкновения Евгений весь полет, по сути дела, молчал.

Впереди показался аэродром. За ним река, по обеим берегам которой раскинулся город. Алексей выключил радиокомпас — полет окончен.

Окончен для штурмана. Не окончен для летчика. Еще предстоит посадка. А при ее выполнении необходим максимум внимания. Хотя бы это была тысячная или двухтысячная посадка.

Звонок — пройдена приводная радиостанция. Гул турбин плавно уменьшается — летчик убирает газ. Земля ближе, ближе… Вот и начало бетонки. Самолет на выравнивании.

— Высоковато, высоковато! — заметил вслух полковник Гончаренко, наблюдая за посадкой бомбардировщика.

Алексей в самолете почувствовал удар. «Грубо сажает!» — мелькнула мысль.

И снова удар…

Полковник Гончаренко вскочил:

— Что он делает! Что он делает!..

Майор Деев выпрыгнул из стартового командного пункта на траву. В «квадрате» стали подниматься со скамеек свободные от полетов летчики.

Бомбардировщик Ладилова «скозлил». После первого грубого соприкосновения с бетонкой машина оторвалась от ее поверхности примерно на метр. Потом новый удар передней «ногой» — пневматикой. И снова самолет взмыл, на этот раз выше. Третий удар…

— Что он делает! Отдает штурвал от себя!..

Полковник Гончаренко не отрывал руки от кнопки шлемофона. Он весь напрягся, понимал, что, если летчик в эти несколько секунд не сможет исправить положение, бомбардировщик, теряя скорость, после какого-то «козла» клюнет, последует лобовой удар носом и взрыв…

— Женька! — закричал Коноплин. — Машину разобьешь, Женька!

Ладилов его не услышал.

Еще и еще удары пневматиками о бетонку. Высота очередного «козла» метра два с половиной.

— Орел, бросить управление! Приказываю бросить управление немедленно! — передал команду руководитель полетов.

Приказ был правильным. Только так можно было избежать еще большего увеличения высоты «козла», потери самолетом скорости и катастрофического удара о бетонку.

Бомбардировщик тяжело опускался на полосу. Издали было видно: беззвучно, словно это происходило на экране немого кино, сложилась передняя стойка шасси и одновременно лопнули основные колеса.

Через секунду-две скрежет металла, треск донеслись до командного пункта.

В воздух взвились красные ракеты — запрещение самолетам посадки. На старте вместо посадочного «Т» крест.

От «квадрата», командного пункта, со всех сторон к стоявшему на посадочной полосе самолету с хвостовым номером «27» бежали люди. Много людей…

ПОСЛЕ ПОСАДКИ

Самолет не вспыхнул. Ладилов стоял у плоскости бледный, растерянный. Коноплин освободился от парашюта, спрыгнул на бетонку. Стрелок-радист нерешительно топтался у хвоста.

Первой к бомбардировщику примчалась машина скорой помощи. Но помощь никому не понадобилась, лишь у Коноплина на правой стороне лба багровела шишка — стукнулся при посадке о прибор.

Еще одна машина. С нее посыпались авиаспециалисты. Подбежал майор Деев.

— Целы! Ну вот…

Он потрогал зачем-то рукой обшивку плоскости разбитого самолета, подошел к Ладилову:

— Долетался? Спасибо! А я-то в тебя верил!

Алексей видел, как бледное лицо Евгения побелело еще больше.

Авиационные специалисты, молча смотревшие на летчика, расступились. Подошел полковник Гончаренко. Бегло осмотрел искалеченный бомбардировщик. Остановился рядом с Ладиловым. Не сказал, а выдавил из себя:

— Не сберегли свою честь? И честь полка. Зазнались? Рановато! — Он глубоко вздохнул. — И это в последнее мое дежурство! Память старику на всю жизнь!..

Он махнул рукой, ссутулившись, как-то весь обмякнув, сразу постарев на добрый десяток лет, пошел от Ладилова к машине. Около врача задержался:

— Окажите помощь штурману. Может быть, серьезный удар.

Техник-лейтенант Воронков с мрачным лицом суетился около самолета, заглядывал под плоскости, забрался зачем-то на двигатели, осмотрел их. Было заметно — с каждой минутой он все больше огорчался. Казалось, техник тоже обмяк, постарел при виде того, что сделалось с родной ему машиной.

Подошли тягачи, чтобы оттащить самолет с бетонки, освободить ее для посадки других бомбардировщиков. У машины Ладилова толпа редела. Скоро около нее осталось всего несколько человек.

Коноплин подошел к летчику:

— Женька, не переживай так!

Ладилов отвернулся, ничего не сказал. Опустился на траву, закурил.

Алексей сел рядом.

— Чего тебе надо? — грубо спросил Ладилов. — Ты-то при чем? Я сделал, мне и отвечать.

В