— Бросай! — закричал молодой человек.

Десмонд Гаррет метнул железный лом, к которому была привязана его веревка, и после двух бесплодных попыток Филиппу удалось скрепить оба конца.

— А теперь отправляемся наверх, — сказал он. — Завяжи рот платком, закрой глаза и заткни уши. Теперь начинается самое трудное: нужно пройти сквозь поток песка. Другого способа нет!

— Я следую за тобой, — ответил Десмонд Гаррет. — Вперед!

Филипп начал подниматься по веревке и без особых проблем добрался до песчаной реки. Задержав дыхание, он бросился в струю песка, падавшую на него всей своей тяжестью. Ему показалось, что сейчас у него сердце вот-вот разорвется от натуги и невозможности дышать, но он помнил, насколько долог был его путь, помнил о тысячах препятствий, которые ему пришлось преодолеть, и о человеке, с трудом карабкавшемся по веревке вслед за ним. Он чувствовал, что держит в руках собственную жизнь, и сжимал веревку из последних сил. Песок царапал голые руки, проникал под одежду, увеличивая вес, и мешал двигаться вперед. Но он точно высчитал высоту потока и каждый раз, перехватывая руки, знал, что преодолел еще двадцать сантиметров на пути к цели.

Вынырнув из песка в широкий верхний резервуар, он чуть не потерял сознание, сорвал платок с лица и несколько раз судорожно вдохнул. Кислород вернул жизненные силы и ясность рассудка. Филипп обернулся, продолжая карабкаться наверх, и закричал:

— Остановись перед потоком, отец! Слышишь меня? Не ныряй в поток!

— Я слышу тебя, — ответил тот.

— Хорошо! Подожди, пока я доберусь до поверхности, а потом прыгай, когда натяну веревку. Тогда я тоже смогу помочь тебе.

— Ладно, я подожду.

Филипп продолжил подъем и заметил, что верхняя часть резервуара теперь свободна от песка. На последнем участке он уперся ногами в голую стену, подпрыгнул и дотянулся до ствола акации, превосходно выполнившего свою задачу в качестве крепежа. Теперь он был на поверхности, и последние капли грозового дождя доставили ему огромное облегчение, а при виде звезд, блиставших в разрывах облаков, Филипп вспомнил прекраснейший стих, которым Данте завершил свой «Ад». Он обернулся к отверстию и дернул за веревку.

— Я поднимаюсь! — крикнул отец. И Филипп начал тащить изо всех сил, упираясь ногами в ствол акации. Вскоре он почувствовал, что отец преодолел опасное место, но продолжал тащить, помогая тому выбраться на поверхность. Увидев голову Десмонда Гаррета, показавшуюся в отверстии, он протянул ему руку, схватившись за которую отец выбрался наружу, на свежий ночной воздух, и встал перед сыном.

— Привет, отец! — спокойно сказал Филипп.

Десмонд Гаррет стряхнул песок с лица.

— Я рад тебя видеть, сын.

Филипп тысячу раз представлял себе их встречу и размышлял, что скажет отцу. Упрекнет за нелепое поведение? Обзовет мерзавцем за то, что вынужден был заниматься этой дурацкой игрой в прятки? Или же они пойдут врукопашную, а потом обнимутся, подобно Улиссу и Телемаху?

— Привет, отец! — Вот и все, что он смог выдавить из себя.

— Давай спустимся в долину, — предложил Десмонд Гаррет. — У меня в сумке есть галеты, соль и оливковое масло. Быть может, осталось даже немного виски.

— Но, отец, — возразил Филипп, — сейчас три часа ночи, не время ужинать.

— Как раз самое время. Я уничтожил шестую могилу, и теперь мы вместе. Ты ведь знаешь, о чем я, не так ли?

— Знаю, — произнес Филипп.

Дождь кончился, от земли поднимался душистый запах растений и влажной пыли, звезды ярко блестели в разрывах облаков.

— Собери немного хвороста, — попросил Десмонд, когда они спустились в долину. — Этот дождь смочил только поверхность земли. И разведи костер, если получится: поджарим хлеб.

— У меня тоже кое-что есть, — проговорил Филипп. И пошел за сумкой с одеждой, данной ему девушкой в Алеппо, чтобы переодеться. Он развел костер под скалистым навесом, и сучья, поначалу дымившиеся от сырости, наконец загорелись, затрещали, испуская легкий горьковатый аромат. Потом Филипп разложил на платке свои сокровища: мед, финики, печенье, фруктовый мармелад и орехи. Но на самом дне сумки пальцы его внезапно наткнулись на предмет, который он никак не ожидал там обнаружить.

Ошеломленный, Филипп вытащил его и повертел перед огнем, охватившим кучу хвороста.

— Боже, какое чудо! Но что это? — изумленно спросил отец.

— Пегас, венчающий башню.

Десмонд Гаррет восхищенно рассматривал изысканное украшение, изготовленное, вероятно, в эпоху позднего эллинизма или Римской империи. Крылатый конь с удивительными сапфировыми глазами стоял, подняв передние ноги, а маленькая башня под ним была изображена весьма реалистично, с сохранением рельефа кладки.

— А что он символизирует?

Филипп положил украшение на камень перед огнем и молча смотрел на него, словно зачарованный игрой отблесков на сверкающей поверхности, на анатомически точно отлитых мышцах маленького скакуна.

— Так что это? — снова спросил Десмонд.

— Это седьмая могила, отец. Последняя.

Свет маленькой лампы ритмично мерцал на вершине стеклянной пирамиды, в потайном кабинете падре Бони. Перед старым священником лежал молитвенник падре Антонелли, на стене за спиной висела большая звездная карта Северного полушария. Большой рабочий стол был завален бумагами, испещренными расчетами. Труд, потраченный на эту огромную работу, оставил отпечаток на лице ученого, бледном и изрезанном глубокими морщинами. Он оторвался от бумаг, которые читал, услышав осторожный стук в дверь.

— Это вы, Хоган? Входите, садитесь.

— Вы больны, падре Бони, — сказал Хоган. — Вам нужно отдохнуть, уехать на несколько недель подальше от этого проклятого текста, или вы окончите свои дни так же, как Антонелли.

— Вы странный человек, Хоган, — устало улыбнулся ученый. — На наших глазах вот-вот произойдет исключительное событие, неповторимое в истории Вселенной, а вы говорите, что я должен уехать на несколько недель.

— Я вовсе не странный. Я — священник и верующий. А посему убежден, что моя душа переживет мою биологическую смерть, и узрит лик Господа, и познает его разум со всеми содержащимися в нем секретами и тайнами. Я уверен, что время, отделяющее меня от этого события, пусть даже несколько десятилетий, — ничто по сравнению с вечностью и даже с историей нашей планеты и человечества.

— Да. А значит, о чем беспокоиться? Значит, прав был Беллармино, заткнувший рот Галилею.

— Я сказал, что я верующий человек, а не идиот, — возразил падре Хоган, — и вы хорошо меня знаете. Меня, так же как и вас, волнует завершение этой авантюры, но я считаю преступной ошибкой то, что мы все это скрыли. Нам нужна помощь. Участие в исследовании других ученых, огромный опыт и знания Церкви. Наших мизерных сил не хватает. Мы рискуем потерпеть неудачу, только и всего. У меня все время стоит перед глазами растерянное лицо падре Антонелли, тревога в его взгляде, лихорадочная дрожь его рук.