Ну что вы Магдалиной представляетесь? Уморили двух мужей, честных коммунистов, а теперь бледнеете, когда об этом подлеце разговор идет, а он ест русский хлеб и садится за английский стол!»

Еще следователь возмутился: «Ну что у вас общего, - раздраженно спрашивал он, - не поверю я, что вы, русская женщина, могли любить по-настоящему этого старого еврея; вероятно, какой-то расчет тут был! - (Евреи всегда старые - метко подметил Ремарк, - они и рождаются стариками. На каждом с рождения лежит печать двухтысячелетних гонений). - Я же видел его, не могли вы его любить. Просто гипноз какой-то! Кости гремят, чудовище. Ясно - у вас расчет.

И еще один ход:

- Пусть ваш Пастернак напишет что-нибудь подходящее, и родина его оценит».

Не исключено, что в дальнейшем, в зависимости от результатов следствия, Пастернака думали включить в один из планировавшихся судебных процессов против « безродных космополитов ».

В попытке добиться от нее компромата на Пастернака Ивинской устроили очную ставку с Никифоровым. Вот как она описала эту сцену в мемуарах: «Пожилой, благообразный С.Н. неузнаваемо переменился: оброс щетиной, брюки расстегнуты, ботинки без шнурков.

- Вам известен этот человек? - спросил Семенов (вот тебе и свидание с любимым!).

- Известен, это Никифоров, Сергей Николаевич.

- Вот видите, вы даже не знаете, каких людей принимаете, - с усмешкой заметил Семенов, - он вовсе не Никифоров, а Епишкин, бывший купец Епишкин, бежавший за границу! Неразборчивый вы человек, Бог знает, кто у вас бывает в квартире.

(Потом выяснилось, что купец Епишкин в годы Первой мировой войны уехал в Австралию, а после революции вернулся и, женившись, взял себе фамилию жены.)

- Скажите, Епишкин, - обратился к нему его следователь, -вы подтверждаете вчерашние показания о том, что были свидетелем антисоветских разговоров между Пастернаком и Ивинской?

- Да, подтверждаю, был свидетелем, - с готовностью ответил Епишкин.

- Сергей Николаевич, как вам не стыдно! - возмущенно сказала я. - Вы ведь даже не видели нас вместе с Б.Л.!

- Не переговаривайтесь, отвечайте только на заданные вам вопросы, - одернули меня.

Допрос велся в какой-то неимоверно обидной форме, хотя и был по сути смехотворным.

- А вот вы рассказывали, что Ивинская делилась с вами планами побега за границу вместе с Пастернаком и они подговаривали летчика, чтобы он их перевез на самолете, вы подтверждаете это?

- Да, это было, - тупо отвечал Епишкин.

Но опять я возмутилась наглой ложью, и, хотя Семенов жестом показал мне на губы, чтобы я молчала, у меня опять прорвалось:

- Как же вам не стыдно, Сергей Николаевич? -Возмущенная, я не находила других слов.

- Но вы же сами все это подтвердили, Ольга Всеволодовна, - пробормотал Епишкин.

Стало ясно: его убедили дать заведомо ложные показания, прибегали, наверное, к беспардонной провокации -утверждали, что все равно я уже призналась во всех этих несовершенных и незадуманных преступлениях.

- Расскажите, как вы слушали антисоветские передачи у приятеля Ивинской Николая Степановича Румянцева, -продолжал свое следователь Епишкина, развязный и наглый молодой человек с прыщавым лицом.

Но тут, похоже, Сергей Николаевич понял, что я на допросе ничего не измышляла на его счет. И он начал мяться, путаться («Да все это, наверное, не так» и т. д.).

- Так что же, вы нам лгали? - набросился на него следователь.

А тот все хныкал, увиливал, от его когда-то самоуверенного спокойствия не было и следа.

Здесь я еще добавила, что Никифоров-Епишкин видел в лицо Пастернака всего-то два раза, и то на публичных вечерах, куда я ему помогла пройти».

После этого допроса у Ивинской произошел выкидыш.

Пастернак не знал, что ребенка у Ивинской не будет. Она вспоминала: «... Следователь «постановил» кое-какие книги с надписями «личного характера» вернуть Пастернаку. Для этого его вызвали на Лубянку.

Здесь начинается фарс. После получения вызова Б.Л. позвонил Люсе Поповой. Вот как она об этом рассказывает: «Вы знаете, я иду в такое страшное место, - говорил Б.Л., -вы же понимаете, куда я иду, я нарочно не хочу говорить, куда я иду, - глухому бы ясно было, куда именно он идет!

- Вы знаете, они сказали, чтобы я немедленно пришел, они мне что-то отдадут. Наверное, мне отдадут ребенка. Я сказал Зине, что мы его должны пригреть и вырастить, пока Люши не будет.

- Ну, и как Зинаида Николаевна среагировала на это? -спросила я.

- Это был ужасный скандал, но я должен был вытерпеть, я тоже должен как-то страдать. Какая же там жизнь у этого ребенка, и, конечно же, меня вызывают, чтобы забрать его. И вообще, если я там останусь, я хочу, чтобы вы знали, что я вот туда пошел.

- Может быть, мне подъехать и там побыть где-нибудь поблизости, пока вы выйдете? - предложила я.

- Нет, я не знаю, где назначить, я еду прямо сейчас. Если выйду, сразу позвоню».

И вот Б.Л. явился на Лубянку и с ходу начал препираться со следователем Семеновым, требуя от него выдачи «моего ребенка». Но вместо ребенка ему была выдана пачка его же писем ко мне и несколько книг с его надписями, в том числе и злосчастная книжечка в красном переплете, на титульном листе которой стояла дата «4 апреля 1947 года». Множество следователей находили причину зайти в комнату, где БЛ. скандалил с Семеновым, чтобы посмотреть на живого Пастернака.

Полный смятения и недоумения от того, что ребенка не отдают, он потребовал бумагу и карандаш и тут же написал письмо министру госбезопасности Абакумову.

Начальные строки этого письма мне затем и показывал Семенов, заслоняя все остальное, и говорил:

- Вот видите, и сам Пастернак признает, что вы могли быть виновны перед нашей властью.

В действительности Б.Л. писал, что если они считают, что у меня есть вина перед ними, то он готов с этим согласиться, но вместе с тем это вина его; и если есть у него кое-какие литературные заслуги, то он просит, чтобы учли их и посадили бы его, а меня отпустили.

Я понимала, что в этом вполне искреннем письме министру была, конечно, некоторая свойственная ему игра в наивность, но все, что он ни делал, - все было мило и дорого мне, и все казалось доказательством его любви.

Он позвонил Люсе Поповой и сказал:

- Мне ребенка не отдали, а предложили забрать мои письма. Я сказал, что они ей адресованы, и чтобы отдали их ей. Но мне все же