всех интересных новинок советской литературы. Сообщение о романе «Доктор Живаго» не оставило, конечно, меня равнодушным. Если бы мне удалось достать рукопись романа до его опубликования в СССР, то Фельтринелли мог бы иметь преимущество перед возможными конкурентами на Западе. Недолго думая, я поехал в Переделкино. Был прекрасный майский день. Писатель в это время работал в саду, встретил меня с простой сердечностью. Мы сидели на открытом воздухе и долго беседовали. Когда я подошел к цели моего визита - он казался пораженным (до этого времени он, очевидно, никогда не думал о том, чтобы иметь дело с иностранным издательством); во время последующего разговора он был нерешителен, задумчив. Я его спросил, вынес ли какой-нибудь сотрудник компетентного издательства отрицательный приговор или высказал принципиальное возражение против романа? Нет, этого не было. Я дал понять, что об опубликовании романа было бы официально объявлено заранее, что политический климат изменился и что его недоверие кажется мне совсем неосновательным. Наконец он поддался моему натиску. Он извинился, на минуту скрылся в доме и вернулся с рукописью. Когда он, прощаясь, провожал меня до садовой калитки, он вновь как бы шутя высказал свое опасение: «Вы пригласили меня на собственную казнь».

Ввиду того, что международная конвенция по авторскому праву в то время не была признана СССР, Фельтринелли мог печатать роман без его разрешения. Тем не менее он известил Пастернака, что хочет издать роман на итальянском языке. 30 июня 1956 года Пастернак ответил ему, что будет рад, если роман появится в переводе, но предупреждал: «Если его публикация здесь, обещанная многими журналами, задержится и Вы ее опередите, ситуация будет для меня трагически трудной».

Ольга Ивинская так описывала обстоятельства передачи романа в Италию: «Однажды вечером в конце того же мая, вернувшись из поездки по редакциям в Переделкино, я была огорошена: Боря вдруг объявил, что отдал роман... «А ко мне, Лелюша, сегодня приходили на дачу, как раз когда я работал, двое молодых людей. Один из них такой приятный юноша, стройный, молодой, милый. ты бы в восхищении от него была! И знаешь, у него такая фамилия экстравагантная - Серджио д’Анджело. Понимаешь, этот самый Д’Анджело пришел ко мне с человеком, который как будто представитель нашего советского посольства в Италии; фамилия его, кажется, Владимиров. Они сказали, что слышали сообщение Московского радио о моем романе, и Фельтринелли, один из крупнейших издателей Италии, заинтересовался им. А д’Анджело этот по совместительству работает эмиссарио у Фельтринелли. Конечно, это его частная нагрузка, - прибавил Боря, улыбаясь. - Вообще-то он член компартии и официальный работник итальянского радиовещания у нас в Москве».

Б.Л. явно чувствовал, что совершил что-то не то, и побаивался, как буду реагировать я. По его даже несколько заискивающему тону я поняла: он и доволен, и не по себе ему, и очень хочется, чтобы я одобрила этот странный поступок. Но увидел он недоброжелательную для себя реакцию.

- Ну что ты наделал? - упрекнула его я, на заискивания не поддавшись. - Ты подумай, ведь сейчас на тебя начнут всех собак вешать. Ты вспомни - я уже сидела, и уже тогда, на Лубянке, меня без конца допрашивали о содержании романа! Кривицкий не случайно говорил, что журнал только главами подымет роман. Это потому, что они все принять, конечно, не могут; просто они хотят избежать острых углов и напечатать то, что можно напечатать без боязни. Знаешь, какие они перестраховщики, я просто удивляюсь, как ты мог это сделать! И потом ты подумай -Банников первый будет страшно возмущен, что ты, ни с кем не советуясь, отдал роман итальянцам - ведь это может сорвать работу над однотомником!

- Да что ты, Лелюшка, раздуваешь, все это чепуха, - слабо оправдывался БЛ. - Ну, почитают; я сказал, что я не против, если он им понравится - пожалуйста - пусть используют его как хотят!

- Ну, Боря, ведь это же разрешение печатать, как ты этого не понимаешь? Ведь они обязательно ухватятся за твое разрешение! Обязательно будет скандал, вот посмотришь!..

Нашим разговором Боря был расстроен и обескуражен:

- Ну, Лелюша, делай как знаешь, конечно, ты можешь даже позвонить этому итальянцу, потому что я ничего без тебя не собираюсь предпринимать. Так вот, ты можешь позвонить этому итальянцу и сказать, чтобы он вернул роман, раз тебя так волнует это. Но давай тогда хоть дурака сваляем, скажем - вот знаете, какой Пастернак, мол, вот отдал роман

- как вы к этому относитесь? Даже будет интересно, если ты заранее прощупаешь почву, какой этому известию будет резонанс?

И все же - он уже начал свыкаться в эти дни с мыслью, что роман должен быть опубликован, пусть даже на Западе, если нельзя у нас».

Тогда же Пастернак говорил итальянскому слависту Э. Ло-Гатто, что пойдет на любые неприятности, лишь бы роман был опубликован. Зинаида Николаевна ворчала: «Хватит с меня этих неприятностей».

Встревоженный реакцией близких, Пастернак послал Ивинскую забрать роман у д’Анджело, но тот заявил, что уже поздно - «Доктор Живаго» находится в Италии: «Знаете, теперь уже говорить поздно, я в тот же день передал роман издателю. Фельтринелли уже успел его прочитать и сказал, что чего бы это ему ни стоило, но роман он обязательно будет печатать».

Увидев мое огорчение, Д’Анджело продолжал:

- Вы успокойтесь, я напишу и, может быть даже по телефону переговорю с Джанджакомо. Он мой личный друг, я обязательно расскажу, что вас это так тревожит и, может быть, мы найдем какой-нибудь выход. Но вы сами

понимаете, что издатель, получивший такой роман, неохотно с ним расстанется! Я не верю, чтобы он отдал его просто так».

Ольге Всеволодовне осталось только попросить, чтобы Фельтринелли дождался выхода романа в СССР и опубликовал его вторым, а не первым.

После встречи с д’Анджело Ивинская направилась в редакцию журнала «Знамя». В мемуарах она так объяснила этот визит: «Там печатались уже стихи из «Доктора Живаго», лежал роман, который должен был читать Кожевников. А с Кожевниковым я была знакома еще с Высших государственных литературных курсов и надеялась говорить с ним не только как с главным редактором, но как с человеком, которому не безразлична моя собственная судьба. Он был один, и я рассказала ему о том, что произошло с нами.

- Ох, как это на тебя похоже, - вздохнул он, - конечно, связалась с последним оставшимся в России романтиком, и вот теперь думай, расхлебывай. И все тебе мало, и все тебе нехорошо. Так