– Нет, – вдруг сказала Тоня. – Я поняла.

– Что поняла?

– Почему он не за нами идет, а вертится вокруг машины! Я поняла! Господин Хинценберг, он не собирается меня убивать.

– Но зачем же он тогда вернулся?

– Я его схватила за воротник. Кажется, это был воротник. Наверное, с перепугу, – честно призналась Тоня. – Он же хотел угнать машину Сергея, а я – в машине. Сергей бы меня убил…

– То есть его ты боялась больше, чем угонщика? – уточнил Хинценберг.

– Наверное. И сейчас я поняла – он выскочил, а у меня что-то осталось в руке. Потом я руку разжала…

– Если он был в незастегнутой куртке, то тебя, деточка, можно поздравить с боевым трофеем…

– Он за курткой вернулся!

– Ну и пусть забирает на здоровье!

– Господин Хинценберг, нельзя, чтобы он ее забрал! Там в карманах может быть что-то очень важное!

– Перестань. Я не пущу тебя! – сердито сказал Хинценберг. – Пусть за этой скотиной полиция гоняется. Ты не обязана задерживать убийц!

Он взял девушку за руку, как ребенка.

– Но что-то же надо сделать!

– Мы сделали – мы позвонили Сергею. Можно позвонить еще раз…

– Если он узнает, что мы позволили убийце забрать куртку…

– Ничего он нам не сделает. Ничего! Он же не дурак! Деточка, нельзя же бояться полицейского больше, чем убийцу!

Тоня опустилась на корточки.

– Ты что, деточка, тебе плохо? – спросил Хинценберг. – Ах, Боженька… погоди, у меня где-то был валокордин…

– Да нет, я хоть камень ищу…

– Ты порежешься! Тут полно битого стекла! Прекрати немедленно!

– Вот, – сказала Тоня, выпрямившись. – По-моему, это железяка.

– И что – ты с ней пойдешь на убийцу?

– Вы тоже что-нибудь найдите.

– Деточка, не сходи с ума.

– Мы хотя бы отгоним его от машины!

– А если он на нас набросится? Если у него оружие? Пистолет? Ты об этом подумала?

– Он – на свету, возле машины, а мы – в темноте, он нас просто не увидит.

Страх перед очередным нагоняем от Полищука был таков, что Тоня выдернула у антиквара руку и пошла назад – туда, где светились окна «хонды-цивик».

– Ах, Боженька… – прошептал Хинценберг, поставил на землю фотографическую сумку и поспешил следом.

Курляндия, 1658 год

Сентябрь выдался теплым, и Кнаге радовался – ему доводилось ночевать осенними ночами под открытым небом, и он знал, какое это удовольствие; если придется рыться в земле по ночам, то хоть не будешь дрожать от холода.

Ехали они и впрямь вчетвером: фон Альшванг, Кнаге и два парня, которых наняли во Фрауэнбурге. Это были латыши, но латыши не простые, а желавшие выбиться в люди. Как-то они отделались от своих хозяев (Кнаге догадывался, что попросту убежали из имений, и даже не из курляндских, а из лифляндских), нанимались на поденную работу, уже очень сносно говорили по-немецки и мечтали поступить на герцогские верфи хоть носильщиками: ремесло не слишком почетное, зато надежное.

Следом ехала Клара-Иоганна, которой Кнаге объяснил дорогу. Военное время мало подходит для дамских путешествий, но речь шла о больших деньгах, и она отважилась. Из женщин вдова взяла с собой только одну служанку и наняла известного на весь Фрауэнбург подручного мясника, Вильгельма-Карла, здоровенного драчуна. Были при ней также кучер, умевший обращаться и с мушкетом, и с пистолетом, и еще один человек, знакомый ей по Хазенпоту; этот Вайсберг когда-то служил ее мужу, а потом женился на девице из Фрауэнбурга, которая принесла в наследство отцовскую обувную лавку.

На дорогах было не так опасно, как казалось Кларе-Иоганне. Путешественников там было более обычного. Кто-то убегал от шведов, кто-то, наоборот, ехал в захваченные ими места, чтобы вывезти оттуда родню, а кто-то пользовался общей суматохой для устройства сомнительных дел, за которые в мирное время ему бы досталось от правосудия.

Имение Шнепельн к югу от Гольдингена, принадлежавшее барону фон Нейланд, было разграблено ровно в той мере, в какой он мог это допустить. Его крестьяне, вовремя предупрежденные, вывезли пшеницу, рожь, овес и ячмень нового урожая в лесные хранилища, скот и лошадей увели на болотные острова, там же спрятали девок, потому что девка на войне – добыча. Молодые парни ушли с бароном в лес, там же был баронов приятель и дальний родственник, господин фон Бок. Осталась в усадьбе только старая баронова сестра, фройлен фон Нейланд, не представлявшая интереса для солдат. Они ее и не тронули.

Подъехав поближе, фон Альшванг послал Кнаге в разведку. Тот прогулялся до имения, побывал на мельнице, встретил кое-кого из знакомцев, вернулся и доложил: гарнизон там оставлен небольшой, всего два десятка солдат с офицером, потому что нечем кормить лошадей, фон Нейланд даже сено где-то спрятал. Луг он спрятать не мог, и коням было где пастись, хотя кавалерийская лошадь должна получать хотя бы фунта два овса в день. Солдаты мирные, еще никого не повесили, но очень хотят познакомиться с беглым хозяином Шнепельня и задать ему вопросы насчет овса, хлеба, овец и дойных коров, потому что кур из курятника они уже съели.

– Уж не знаю, стоит ли там показываться вашей милости, – так завершил Кнаге свое донесение. И фон Альшванг решил, что, пожалуй, не стоит.

Они решили при возможности поселиться на мельнице, с которой была видна усадьба. Кроме того, на картине «приап» был не то чтобы посередине между мельницей и усадьбой, но довольно близко к середине. Мельник пустил к себе жильцов без особого удовольствия – он побаивался шведских солдат, уже грозивших его пристрелить за то, что на мельнице не оказалось ни зерна, ни муки. Но ему пообещали, что визит не затянется, и вчетвером поселились в сарае: фон Альшванг и Кнаге – на мешках, набитых сеном, а парни – на соломе.

Поздним вечером фон Альшванг, Кнаге и парни пошли искать место воображаемого «приапа». Найдя его, стали решать задачку: если фон Нейланд имел в виду шаги, то чьи шаги?

– Не собственные! – сразу сказал фон Альшванг. – Не сам же он закапывал сокровища, это сделал Ян. Я за ним следил – он дома ночевал и не выходил, а футляры передал Яну в окошко. Я это уже потом понял.

– Выходит, это шаги Яна. А какого он роста?

– Какого роста?!

Фон Альшванг считал ниже своего достоинства обращать внимание на дворню.

Кнаге объяснил ему, что чем выше человек, тем больше у него шаг. И если речь идет о десятке шагов, то разница большой роли не играет. А в письме – отнюдь не десятки. – «На картине, которую ты, несомненно, сохранила, есть потешное изображение языческого бога Приапа. Шесть букв на постаменте означают цифры. E – 3, D – 5, B – 2, C – 6, I – 9», – прочитал он вслух свое собственное творение. – И получается, что крохотная ошибочка в полдюйма, помноженная на триста пятьдесят два шага, даст нам… – Заткнись! – рявкнул фон Альшванг. – Что там сказано? Вниз? Куда – вниз?